Сперматозоиды - страница 63
Третий перевал дается несколько легче предыдущих, зато четвертый не калечит лишь чудом – о страховке, конечно, нет речи: «Да тут бабушка пройдет!» – любимая присказка шамана давно не кажется хоть сколько-нибудь убедительной; элементы альпинизма, впрочем, уже знакомы. «За камень крепко держись, ясно? – говорят ей. – Вот так, ухватилась – и все: да не езди по нем, как по пизде ладошкой!» Сану корежит: впрочем, именно грубость, возможно, и не дает в тот момент сорваться – сорвется она чуть позже.
Для того чтобы сделать шаг по снежно-ледяной простыни, нужно пробить маленькую дорожку – след – ребром ботинка: метр за метром, метр за метром – да сколько их еще будет, снежников этих?.. Сана останавливается на середине: ребят не видно – снова не дождались… Как шевельнуться? По обледеневшему склону, когда страх до кишок пронизывает, – как пройти? Назад пути нет – вопрос лишь в том, есть ли смысл двигаться дальше. Кусая губы, Сана делает шаг, потом еще один… Ничего, в сущности, страшного, а она-то боялась: голову надо выключать, го-ло-ву – тогда легко будет, тогда… В этот самый момент рюкзак и перевесит: о нет, перед глазами не замелькают картинки из экс-жизней, а негромкий стон, вырвавшийся из груди, раздастся, скорей, от удивления, нежели от страха. Слетев с обледенелого снежника, будет скользить она на животе – вниз, вниз, беззвучно, безупречно, бессмысленно, – думая лишь о том, что станет с Мартой, е с л и; будет лететь, мечтая разбиться легко, без боли – пусть лучше так, да, пусть так, хоть и глупо расстаться с телом, таким родным и таким, в сущности, непознанным, здесь и сейчас, когда, как кажется, все лучшее уже намекает на свое присутствие в ее, а не чьей-то еще, жизни… Глупо, Плохиш, тысячу раз глупо – вот так, средь камня и снега – не облегчив душу твою, – из-за нее и исчезнуть…
Все это напоминает компьютерную игру – лети, Сана, лети! Аховый твой полет, пожалуй, и уместится на прокрустовом ложе, предназначенном для того самого словечка, которое тщетно пытался сложить Кай в замке Снежной королевы – впрочем, мумия Хатшепсут упрекнет тебя в самоповторах: она же помнит все твои трещинки[135], она же считает, будто ты подсажена на Андерсена… Лети, Сана, лети-и! – обернись-ка налево, обернись-ка направо – хороша ли экскурсия, тепло ли тебе, девица?.. Все, что нужно сейчас, – зацепиться: ветку-то видишь? Отче наш… – закрывает глаза Сана и вдруг замечает, что уже не скользит: молись, detka, молись, а главное – не думай о хромой обезьяне.
«Жива?» – с плохо скрываемой тревогой спросит ее, висящую над обрывом, подбежавший шаман. «Цела, не сломана». – «Это страхи твои ушли – нет их теперь больше… С крещением!» – он прищуривается, а Сана, которую, на самом-то деле, распирает от странной, неведомой доселе гордости – цела! не сломана! – вымученно улыбается и, опираясь на шамана, находит силы усмехнуться: «Спасибо».
Она не чувствует рук, не чувствует онемевших, красных от холода, пальцев – не замечает, как капает на лед кровь из нежной ладони, распоротой острым камнем – она ест снег, горсть за горстью: здравствуй, Плохиш, ну, здравствуй – онемел, разве?.. Да кто, черт возьми, обманул тебя, сказав, будто люди не летают?.. Не набить ли ему морду?..
Адам, улыбалась Сана, разглядывая купающегося под высоченным водопадом шамана, и представляла его почему-то в костюме «In credibles»[136]: длиннополый жакет, сутажные брюки, серый цилиндр… Недолго думая, она скинула с себя одежду и побежала к другому водопаду: поток оглушил, обрушившись на грудь тяжелой лавиной; прозрачная, хрустально чистая, переливающаяся под солнечными лучами, вода не только смывала кровь, давно струившуюся по ногам, но и, казалось, топила в камнях уродливые сгустки фантомных болей. Сана знала: если перейдет все перевалы, если спустится живой к морю и ощутит неизменность чувства, значит, безусловная любовь, не имеющая к привязке[137] никакого отношения, существует. На кой черт тебе это, вклиниваюсь я,
