Леня был не способен вынашивать идеи. Он делился с товарищами едва вспыхнувшими мыслями. Действовал он по первому импульсу. Однажды летом неподалеку от дачи Нерсесовых загорелась деревня. Когда нерсесовокая молодежь, и Саша в том числе, прибежала на место пожарища, Леня уже вытаскивал из огня вещи погорельцев. Его лицо было осыпано пеплом, рубашка истлела…
Он презирал опасность. На студенческих вечеринках, перекрывая все голоса, он весело пел запрещенные песни. На сходках, все чаще устраиваемых в Московском университете, «шумел» в группе студентов, настроенных особенно бурно.
Однажды, это было в феврале 1892 года, во время многолюдной сходки здание университета оцепила конная полиция[18]. Студенты в одних тужурках высыпали во двор. Их тотчас же окружили, отвели в Манеж. Саша долго не мог найти Леню в беспорядочно протестующей толпе и вдруг увидел его веселое беззаботное лицо в группе студентов, издевательски изображающих жандармов.
После того как участники сходки были переписаны и многие из них отпущены по домам, несколько человек и в том числе Леню и его симферопольского товарища Казаринова отвели в Бутырки.
Саша очень болезненно воспринял случившееся. По свидетельству Брунса, он даже слег. Леня же, вскоре вернувшийся домой, не утратил ни жизнерадостности, ни легкомыслия.
Варвара Аполлоновна Эберле
«Как-то послали меня сестры Нерсесовы с запиской к Спендиаровым, — пишет в своих воспоминаниях Мамикон Артемьевич Геворгян. (Будучиподростком, он жил в семье Нерсесовых.) — Спендиаровы занимали две прекрасно обставленные комнаты. Я постучался и вошел. Александр Афанасьевич сидел за роялем в расстегнутой форменной тужурке и что-то наигрывал. Когда я вошел, он круто повернулся ко мне на вертящемся стуле и ласково приветствовал: «А, Макоша, пожалуйте!» Я спросил, нет ли дома Леонида Афанасьевича. Александр Афанасьевич ухмыльнулся и крикнул в соседнюю комнату. «Леня! Это к тебе! Выходи скорее!» Леонид Афанасьевич вышел в застегнутом форменном сюртуке, расфранченный, надушенный. Очевидно, он куда-то собирался. Взяв записку, он взволнованно подошел к свету и стал читать…»
Леня был влюблен в старшую дочь Нерсесовых — Катю. По свидетельству его друзей, Леня всегда был в кого-нибудь влюблен.
Нельзя сказать, чтобы и Сашино воображение не поражала красота женщин. Однажды, залюбовавшись на балу хорошенькой барышней, он, не умея танцевать, пригласил ее на тур вальса. Но любовные увлечения не нарушали до сих пор его душевного равновесия, и это давало ему право подтрунивать над Леней и другими влюбленными сверстниками.
«Мы все были влюблены тогда! — воскликнул Налбандян, рассказывая о лете 1892 года, проведенном им в Симферополе. — Леня вздыхал по Кате, у меня был большой роман с Валей Спендиаровой, у Брунса — с Женей.
Спендиаровы жили в то время на Севастопольской улице в собственном доме. У них был громадный двор, где находилась лесная контора, и большой фруктовый сад. В глубине сада, под развесистыми абрикосами стояли две скамейки. Вечером мы собирались там и дурачились. В семействе Спендиаровых был такой тон: будучи в чудесных между собой отношениях, они постоянно подтрунивали друг над другом.
В доме на Севастопольской постоянно звучала музыка. Мурзаев и Леня пели Сашины романсы, я играл, Саша нам всем аккомпанировал. Как он замечательно аккомпанировал! Наталья Карповна сидела на диване и слушала. В отсутствие Афанасия Авксентьевича она буквально расцветала, особенно когда подле нее был Леня, без конца расточавший ей сыновнюю ласку.
Среди лета Спендиаровы отправились в Севастополь. Они остановились у Кидониса в «Гранд-отеле».! Я приехал позже. Как мы условились, Валя, одетая! в белое платье, ожидала меня на балконе. Помню, шумел прибой, из салона доносились звуки Сашиного вальса…
В этом салоне мы постоянно музицировали. Саша сочинил там «Романс для скрипки» и посвятил его мне, как первому его исполнителю[19].
Вечером мы гуляли на Приморском бульваре. Все шли «по-людски», по выражению сестер Спендиа-ровых, а Саша «не по-людски», непременно наткнется на кого-нибудь, зацепится… Что же касается Лени, он, как всегда, был душой общества».
