– Вы помните свой первый день заключения?
– Мне было дико.
– Что же вас так особенно поразило?
– Во-первых, грязь…
– В колонии?
– Нет, это было еще в СИЗО.
– Что еще поразило?
– Отсутствие воздуха. Три дня нас держали не в камере, а в таком маленьком боксике в карантине… Я думал: как там вообще можно сидеть? А в камере условия оказались получше, почище. Люди сами понимают, что им здесь какое-то время предстоит жить, следят за порядком. Но, тем не менее, в камере тоже трудно жить. Шконки стоят так, что между ними ты не встанешь в полный рост. Приходится все время сгибаться. А фуфайки в зоне – они так убого пошиты… когда ее наденешь, она горбит тебя. У нас же система карательная. На зоне все ходят сгорбленные!.. Сразу видно, что это зэк, именно зэк, а не обычный человек. Хотя я считаю, что в зоне сидят только те, кто попался. А воруют ведь многие, но не всех сажают. Я приведу вам такой пример. Из собственной жизни. У нас в Ангарске на нефтеперекачивающем заводе работал дежурным электриком один человек, который был народным заседателем в суде. Я каждую ночь к нему приезжал, и он мне давал бочку бензина. Небезвозмездно, конечно. И в то же время он является народным заседателем и судит тех, кто ворует! Он же сам вор!..
– Но вы его тоже поощряли, приезжая и скупая бензин по заниженной цене.
– Да… но тут никуда не денешься, если не мне, так другому он продавал бы. Я же себя не оправдываю. Но просто хочу сказать, что он не имел даже морального права быть народным заседателем.
– У вас есть семья?
– Да, есть. Жена и дочь двенадцати лет. Пишут письма, приезжают на свидания. Это такая отдушина для меня, такой стимул жить дальше. Потому что в зоне не все может быть гладко, иной раз так хочется кому-нибудь по морде съездить. Но как только вспомню глаза ребенка, сразу остываю. Вспоминаю о доме, о близких, начинаю думать, что все будет хорошо. Хотя, если честно, воля сейчас пугает. Что там? Как там? В милицию обратно не возьмут, это понятно. Вот так сидим мы в зоне и рассуждаем, кому мы потом будем нужны. Кто-то говорит, что сразу пойдет грузить вагоны. На такого смотришь и думаешь: да кто ты – милиционер или грузчик по своей сущности? И зачем ты вообще пошел в милицию? Он в дежурной части сидел и пьяных обирал. Вот это стремно – в карманах шариться. Тем не менее, когда его здесь обыскивают, он пытается оскорблять сотрудников. Ну, в самом деле, что это за профессия – милиционер? Он же фактически ничего не умеет в жизни делать. А запирать пьяного в обезьянник – это не специальность. Поэтому и страшит многих воля, где они будут никому не нужными. Ведь многие, сидя в зоне, уже развелись. В силу того, что их привезли сюда сидеть, а не оставили дома. Оставили бы дома, и не было бы разводов. То есть политика государства сегодня такая, что карательный меч правосудия наказывает не только конкретного человека, но и его семью. Меня вот это бесит больше всего. Ладно, я совершил преступление, но моя дочь-то при чем тут? Она один раз приехала сюда в семь утра, и до четырех часов дня ее где-то там продержали… Зимой. В холодном помещении. Это не злость у меня, а чувство безнадежности. А начнешь жаловаться… Я так думаю, что сами-то люди здесь работают неплохие. Ведь не каждый сюда пойдет работать. Но они ничем не могут помочь нам. Потому что условия такие сами по себе. Ну а я лично себя преступником не считаю. Ну какой я преступник?
Спрашиваю осужденного С.:
– Зона может перевоспитать человека?
– Вряд ли. В колонии есть молельная комната. Осужденные туда ходят, молятся. Они не каются, они просят побыстрее их освободить.
Осужденный С.
– Срочная служба у меня была три года в погранвойсках. Когда я демобилизовался, вернулся в Оренбург и устроился в милицию. Решил поднакопить денег на подержанный автомобиль. Договорился с одним человеком, что он продаст мне свою машину. Я отнес ему все свои сбережения, а он машину не отдает мне. Он продолжал ездить на ней, словно и не было уговора. Но я ведь заплатил за нее, по сути уже купил. И вот однажды я сел к нему в машину на заднее сиденье, приставил пистолет и сказал: «Отдавай машину». За это потом меня и судили. Потерпевший был директором одного из заводов, а я – обычный водитель в «ментовке». Директор написал заявление, возбудили уголовное дело. Следователь мне сказал: «Признавайся во всем. Раньше сядешь – раньше выйдешь». А в чем мне было признаваться? В том, что этот директор меня обманул? Я и не скрывал этого.
