– Были у вас по работе случаи, о которых не зазорно вспомнить?
– Честно говоря, затрудняюсь ответить.
– Например, раскрыли запутанное уголовное дело?
– Не знаю… чего-то яркого по работе особенно-то и не было. Оно как в жизни: если человек всю жизнь делал зло, а потом вдруг сделал что-то доброе, так он запомнит это, скажет потом, что, вот, был случай, помог кому-то. И он будет гордиться. А вот я в жизни споткнулся.
– Жалеете о том, что случилось?
– Да.
– Это раскаяние?
– Ну… не совсем. Но в церковь хожу. Пять раз в неделю. На службу.
– Где? В колонии?
– Да, здесь есть молельная комната. И я уже три года состою в православной общине колонии.
– Много вас там человек?
– Ходит сорок осужденных.
– Что это вам дает?
– Какую-то внутреннюю гармонию. Я вообще стараюсь это не выставлять. Поначалу завистники говорили, мол, хожу в церковь для того, чтобы потом помиловку писать. Да нет, конечно, не для этого. Посещающий церковь становится добрее. Я не стараюсь свою голову загружать тяжелыми мыслями, потому что в зоне такая атмосфера: что-нибудь попадет в голову – порвет от злости. Само по себе это будет распалять. Она все равно где-нибудь вылезет, эта болячка.
У бывшего милиционера М. за плечами бурная жизнь.
– Когда я устроился в милицию и в первый раз пришел на работу, там все подумали, что меня наконец-то арестовали. Потому что до этого у меня уже были две ходки в тюрьму.
Осужденный М.
– Мне кажется, случайностей в жизни не бывает. Поговорка о том, что по кому-то тюрьма плачет, – она, конечно, себя оправдывает. В тюрьму идут разными путями, но определяющий фактор у всех один – люди начинают жить вне общества. То есть наплевательски относятся к окружению и совершают такие же поступки – неважно, сколько он их совершит, пять или десять, но они все равно приведут сюда, в тюрьму. У меня тоже все начиналось с мелочей. Со школы, наверное. Мы жили в трудное время…
– Вам сейчас сколько лет?
– Тридцать шесть. Поймите, в школе мы слышали одно, во дворе – второе, дома – третье. Кому-то это было все равно, а вот я остро все переживал. Я помню, как в школе меня принимали в пионеры, я даже рвался вступить в числе первых, а потом во дворе меня били за этот галстук. Мало-помалу все это накладывало какой-то отпечаток… Тем более что я учился в авиагородке. Семьдесят процентов летного состава были связаны с заграницей: кто в командировках был, кто где еще… И эта пропасть, разделяющая Союз и другие страны, она, конечно, была в нашем городке виднее, чем где-то.
– Ваша семья была благополучной?
– Нельзя сказать, чтобы уж такая благополучная… то есть да, в криминальном плане – законопослушная семья.
А вот в материальном плане… Тяжело было вначале, потому что мать развелась с отцом. Отец был военным. После развода мать уехала жить в Биробиджан. Я там закончил школу, ушел в армию. А как из армии пришел, в Новосибирск поехал учиться, то есть доучиваться, потому что я до армии еще поступил в институт. У меня с отцом такие отношения были… он жил в Новосибирске, работал уже в милиции, где занимал достаточно высокий пост. Когда я был еще в армии, он приехал к нам в часть, сказал мне: «Когда отслужишь, приезжай в Новосибирск, я тебе помогу устроиться. Пристрою к какому-нибудь театру, поездишь, мир посмотришь». Я приехал к нему, а через полгода понял, что мы разные люди. И я опять уехал в Биробиджан, пошел работать в кооператив. Сначала у нас был строительный кооператив, мы разбирали общежитие. Потом решетки варили, ограждения. Я работал сварщиком. Зарабатывал много. И все было хорошо.
– Что же вас привело на скамью подсудимых?
– Я вам скажу: общественный строй! Допустим, человек хочет достигнуть больше, чем имеет. А чтобы этого достигнуть, приходится окунаться… Только вот насколько окунуться… Раньше, когда еще не было налоговой полиции, не платили налоги все. Грубо говоря, все нарушали закон. Сознательно шли на преступление. Пусть оно не такое тяжкое, но все равно нарушение.
– Почему вы попали в колонию для бывших милиционеров?
– Потому что я когда-то работал в милиции. Вот где настоящая мафия! Приведу вам только один пример. Я работал в управлении и как-то вечером задержался на рабочем месте. К нам перевели начальника городского отдела милиции. Получается, что повысили. Но фактически, для него самого, это было понижением. Потому что его убрали от реальной власти, от реальных денег. И вот он ко мне зашел, в кабинет, и, так как мы были знакомы, он попросил меня отвезти… он в тот день был ответственным по милиции общественной безопасности по области, ему нужно было проверять ряд учреждений – медвытрезвитель, спецприемник, изолятор временного содержания и еще что-то. А я был на машине, и он попросил меня отвезти его туда-то и туда-то. И вот по дороге происходит такая сцена. Восемь вечера. Людей на улицах еще много, на остановках. Была весна, слякоть, и со стороны тротуара, от кафе, пытался выехать джип. Колдобина глубокая, джип застрял, буксует, грязь летит, все люди по сторонам жмутся. Лично я ментовских интересов никогда не предавал. То есть ни взяток не брал, ничего другого не совершал – честно относился к работе. Не потому, что у меня не было возможности, а потому, что я так себя осознавал в этой системе. И вот я вижу, что в этом джипе сидит мой знакомый. Скажем так, с плохой стороны знакомый. И я еще раньше откровенно ему говорил: «Где увижу тебя, у тебя будут проблемы». Я подъехал, вышел из машины – я был не в форме, а тот майор, который к нам перевелся, он был в форме. Когда водитель джипа увидел меня – а там, в машине, сидели четверо нерусских – у него, у водителя, сразу руки опустились. Потому что он понял, что я сейчас хоть что-нибудь, но сделаю: вызову ГАИ, составим протокол, отправим машину на штрафстоянку, одним словом, у него срыва не будет. Его было за что наказать. Но когда из моей машины вышел майор, водитель джипа обрадовался, он был пьяный, с трудом вылез из машины, и заорал майору: «…Твою мать, когда ты станешь генералом, чтобы никто меня тронуть не смог!» Кругом люди стоят, все это видят. Лично я готов был сквозь землю провалиться в тот момент.
