Следователь вышел, а
Прямой принялся усердно переваривать полученную информацию. Итак, Айболит на
Луне, Гриша Функ там же. Его самого отлавливают чехи и настроены они, видно,
серьезно... Еще что-то не давало ему покоя, что-то не вписывалось в общую картину
событий. “Фу ты, ну конечно! Они, похоже, упустили не только Глушкова, они и
цыганку Папессу не просекли. Не мог иначе следак о ней ни единым словом не
обмолвиться, ни как не мог. Значит, не знал! Вот те на! Вот тебе и спецы!”
— А ты помоги следствию,
братишка, — подсказал из своего угла Кабан, — легче будет.
— Ну-ну, — пробурчал
Прямой, — обойдусь без фраеров сопливых.
Вечером Кабан притащил
маленький телевизор. (“Вот тебе и режим!” — с удивлением отметил Прямой). Они
смотрели информационную программу по НТВ. С экрана вещал солидный телеведущий.
— Веришь? — скривился
Кабан. — Я в детстве так кисель любил, только бы его и пил, а теперь не могу.
Тошнит!
— А зачем смотришь его,
если не любишь? — поинтересовался Прямой, — переключись на другой канал и — амба.
— У меня чисто
профессиональный интерес. Надо иной раз уметь соврать с таким лицом.
Профессионал! Вроде фамилия подходящая и говорит без акцента, но ведь не наш,
паразит. Враг! Национальный герой Америки! Ему пенсион от Конгресса давно
обеспечен, если успеет удрать, конечно.
— Ты что, к аттестации
готовишься на очередное звание? — поинтересовался Прямой.
— Не твое дело! —
отчего-то обиделся Кабан и выключил телевизор.
Они легли. Кабан повесил
светомаскировку и включил маленький ночничок. Прямой оставался прикованным к
кровати, но к такому своему положению он уже начал привыкать.
— Послушай, сержант, —
спросил он Кабана, — а ты к мертвецам как относишься?
— Я, слава Богу, к
мертвецам пока не отношусь, — раздраженно ответил тот.
— Я не в том смысле, —
усмехнулся Прямой, — Например, если ночью к тебе придет и встанет возле
кровати, что будешь делать? На допрос потянешь?
— Может и потяну. Не
знаю еще, не доводилось пока встречать. А что это тебя так мучит? Что,
приходят? Видно много у тебя блох за шкурой. В церковь зайди, Сергей
Григорьевич.
— А ты как думаешь,
поможет? — поинтересовался Прямой.
— Думаю да, — замялся
Кабан, — но это не простой вопрос. Свечи поставить, к иконам приложиться, в
ящик кое-чего положить — это все делают, как же нам, русским, иначе? Но этого
маловато будет, чтобы помогло. Надо и еще кое-что. Предки наши хорошо это
знали, по крайней мере, мои. Православными они были. А мы теперь кто? Мы все
невесть кто! “Кисель” и ему подобные брызжут слюной. Не нравятся им наше
исконное, православное. Подавай им чужое, заморское: пусть плодятся сектанты,
как черви грызут тело России. Чем хуже, тем лучше.
— Да ты, братан,
политик, а не сержант. Патриот! Хвалю. Мы, кстати, тоже — это без фуфла. И в
храм ходим, и свечи ставим, и русскими себя считаем. Отпеваем своих. Знаешь
храм Александра Невского? Вот там и отпеваем. На могилах иконы делаем, не
скупимся. Кресты носим. Есть у тебя крест, Сержант?
— Есть. Не такой, как у
вашей братии, по наследству перешел. А про свое “рыжево” можешь не хвастать,
оно на полочке в кухне. Потом получишь. Но зачем тебе так много золота?
— Для уважения.
— То-то. Все у вас
показуха. Настоящего-то и нет ничего. И похороны ваши, с кавалькадами
“Мерседесов”, и монументы гранитные. Видел я настоящих ребят. Никто им не
ставил монументов. Просто так безвестно сгинули, без высоких слов, без рисовки.
Не просто, конечно — за Родину. Кто-то может быть и не поверит, что это еще
возможно — Родину свою так любить. Не за деньги, а за то, что Родина! Смешно?
Но есть! Хотя… где тебе знать...
Кабан отвернулся к
стенке и засопел.
— А тебе, умник-сержант,
известно, что с мертвыми в земле происходит? — спросил вдруг рассердившийся
Прямой. Отчего-то обидели его последние слова сержанта. Он с минуту ждал
ответа, но Кабан все молчал, и Прямой продолжил зловещим шепотом: — Они
начинают дуться и пухнуть, наполняясь тухлой гнилью; и чем больше тело, тем,
естественно, сильнее они пухнут и дуются. Говорят, год-полтора мертвяк может
вот так дуться, а потом, пух-х-х, — Прямой свернул губы трубочкой и выпустил воздух,
— потом он лопается, как гнилой пузырь, и начинает течь. У тебя большое тело,
сержант. То-то от тебя хлобыстнет! Как из бочки!..
