Можно сказать, война вытряхнула Вераса из привычной прочной и уютной раковины, в которой тот находился прежде и где решительно все следовало его желаниям. Война плевать хотела на стремления и недовольство одного мага, походя смешала того с грязью и разрушила его жизнь — так же, как тысячи других, — наглядно продемонстрировала, что есть силы, перед которыми равны и одинаково бессильны все смертные. Это ощущение Хаггару не понравилось, а урок он выучил хорошо. Может, пока не все до конца осознал, но — уже изменился.
Пока разум метался, руки повторяли когда-то отточенные до автоматизма движения, а с губ сами собой срывались нужные слова. Кажется, даже если бы маг захотел вдруг прерваться, остановить обряд, он бы не сумел этого сделать — привычка ли его вела или чья-то воля?
И Незримый действительно пришел на зов. Как всегда, возле алтаря ничто на первый взгляд не изменилось, но появилось ощущение присутствия. На Хаггара дохнуло потусторонним холодом, пробравшим до костей, сердце застучало тише и медленнее, будто боялось быть услышанным.
Геройствовать и глупить маг не стал, сделал, что велели: шагнул в небольшой круг, отмеченный именем Воздающего. В этот же момент жрец плавно сел, и стало видно, что знаки под его спиной налились плотным зеленым светом.
А дальнейшие события человек наблюдать уже не мог — они происходили в сферах, недоступных восприятию смертных, зато чувствовал отголоски этого столкновения. Сначала его заполнила чужая ярость — разрушительная и настолько сильная, что от нее перехватило дыхание. А потом пришла чужая же боль.
Может, жрец обманул и круг не защитил? Или защитил, и без него нечеловеческие эмоции и чувства просто выжгли бы неспособный принять их разум? Сейчас Хаггар об этом не думал, он изо всех оставшихся сил пытался остаться на месте и не сойти со сложного символа.
Потом боль схлынула, мага едва коснулось ощущение чужого удовлетворения, любопытства, чего-то похожего на насмешку — и мир, повинуясь приказу свыше, отторг его, как организм отторгает нечто чуждое и инородное.
Ничто истончалось. Оно вдруг стало прозрачным и рыхлым, легким, невесомым. Мутная, покрытая трещинами ледяная корка, за которой смутно виднелись очертания чего-то нового, таяла на глазах. Он далеко не сразу сумел осознать это и еще дольше пытался понять, что это значит. И даже еще толком не разобрался, но всем существом — тем, что от него осталось, — рванулся вперед. Ему вдруг стало плевать на боль, на все страхи и воспоминания. Откуда-то взялись силы на этот последний рывок, самое трудное, самое болезненное последнее усилие.
Плевать, что будет там, впереди: что-то не может быть хуже, чем Ничто. Плевать, как его там встретят, что скажут и скажут ли вообще: проводы и дорога получились несравнимо хуже. Главное, дышать. Чувствовать. Не болтаться где-то вне времени и пространства, не ждать каждое мгновение удара, не бегать и не прятаться. Быть живым. Быть… не одному. Быть… нужным?
Впрочем, обо всем этом Он не думал. Эти мысли на уровне ощущений бились где-то там, внутри, а все сознание сосредотачивалось на движении. Он стряхивал с себя липкие обрывки Ничто, отдирал вместе с кожей и отшвыривал прочь, уже вовсе не обращая внимания ни на какие неудобства. Он наконец-то нашел мир, готовый пригреть измученного бродягу, и… родился.
Очнуться заставили прикосновения. Бережные, осторожные прикосновения тонких женских пальцев. Он пока еще не осознал себя, мысли еще не заполнили голову, но вот это понимание, что пальцы женские, оказалось удивительно отчетливым. Они то щекотно очерчивали скулы, то перебирали волосы, то мягко скользили по груди, и это ощущение было настолько приятным, что просыпаться дальше совершенно не хотелось.
Но следом пришли запахи. Одуряющий горько-сладкий дух близкого влажного леса с кислым привкусом ржавого железа, почти заглушающий еще один тонкий теплый аромат, описать который никак не получалось, но он однозначно казался приятнее. Кажется, так пахла эта самая женщина.
Потом слух уловил шелест, пронзительные крики каких-то птиц — и Хаггар открыл глаза. Низко нависающий темный потолок пестрел дырами, прикрытыми чем-то бесформенно-лохматым — наверное, листьями или травой.
