То, что начиналось как противостояние монархистов и аристократов, превратилось в штормовое безумие, быстро захлестнувшее всю страну, и движущих сил у этого урагана оказалось существенно больше двух. Как это часто происходит в смутные времена, бурный грязный поток вынес на поверхность все, что до поры скрывала гладкая вода. Высунулись из темных нор запрещенные культы, поползли из всех щелей фанатики, вытаскивая за собой забытые обычаи. Вдруг откуда-то возникли толпы обиженных, решивших предъявить свои счета и радеющих за совсем уж непонятные цели. Чаще всего это на поверку оказывались обычные бандиты, но даже среди них порой встречались сильные маги. Совсем недавно казавшийся благополучным Рубер вспыхнул от края до края, и удивительно, как до сих пор не начало жечь пятки богам.
А соседи неожиданно вместо того, чтобы под шумок урвать по куску спорных, а то и исконно руберских территорий, вдруг оказались втянуты в творящееся безумие. Подобно чуме или эпидемии бешенства ропот и недовольство расползались в стороны, не признавая государственных границ, и все больше и больше земель орошала кровью братоубийственная война.
Но Хаггар давно уже перестал интересоваться общей ситуацией в стране и за ее пределами. Поначалу еще пытался принимать участие в обсуждении стратегии, но быстро признал, что совершенно бездарен в этой области. Маг, исследователь, естествоиспытатель — да, но не полководец. Впрочем, сейчас от него осталось только первое. На науку, на то, что было для него важнее всего, без чего он не мог себя представить, не оставалось ни времени, ни сил. Диверсионные и силовые атаки — непрерывный бой, переходящий в подготовку к следующему.
Верас не смог бы вспомнить названий тех городков, деревень и невысоких местных вершин, где ему доводилось применять силу, они слились в единую однообразную серую массу. Умом мужчина еще помнил, за что начинал сражаться и чего хотел, но внутри поселилось равнодушное отупение. Он ощущал себя машиной, очень умным и опасным артефактом, послушным воле хозяина, а нынешние его хозяева… Кажется, они сами его боялись и полагали, что Хаггар рехнулся. Во время войны ли, во время побега из тюрьмы или, может, еще раньше, но мало кто не считал его опасным безумцем. Опасным, но до поры полезным.
Самого теневика подобное положение вещей устраивало. Он не желал никому ничего доказывать, и главное, что никто не пытался залезть в его душу и полечить ее. Бывший владетель Верас — потому что сейчас владеть было особенно нечем — точно знал, что находится в своем уме, а безразличием и отупляющей усталостью он пытался заглушить те чувства, что болезненным нарывом зрели внутри.
Да, он не любил людей, презирал основную массу своих сородичей и не ценил отдельно взятую жизнь, если только она не принадлежала ему самому или кому-то из малого числа уважаемых им субъектов. Но вот такого он не хотел никогда в своей жизни. В самом начале он еще искренне желал смерти горстке предводителей бунтовщиков с королем во главе и старался добиться этого, теперь же просто перестал понимать — а против кого он, собственно, воюет? Да что там он, знают ли ответ на этот вопрос те, кто принимает решения? Жив ли вообще король?
Там, в глубине себя, за стеной отчуждения, маг точно знал, кто именно умело раздувает пламя, почему и какими силами. И вот это казалось куда хуже и страшнее безумия, пусть даже оно в самом деле сожрет его разум и душу. Стесняться и стыдиться Хаггар попросту не умел, не тот склад характера. Но с другой стороны, назвать стыдом то чувство, которое поднималось в душе мужчины при размышлениях на эту тему, значило приравнять таз воды к океану или детские куличики в песочнице — к Ничейным горам.
Ужас. Обреченный, всепоглощающий ужас. Не животный, нет — животные не способны испытывать такой страх. Не звериная неконтролируемая паника, вызывающая стремление бежать не разбирая дороги, а холодное обреченное сознание, что именно он, именно его заигрывание с запретным поставило мир на грань катастрофы. Был ли он один такой или дураков нашлось несколько, маг не знал, да и не хотел об этом думать.
