И коммунисты Мансфельда заверяли коммунистов Кривого Рога: «Мы считаем своим долгом рассказывать правду о Советском Союзе».
У Августа Геллера очки сползли на самый кончик носа, он даже вспотел — невозможно было вместить в письме все, что хотели сказать его товарищи.
Сортировщик Йозеф Фрейтаг снова предложил:
— Ты все-таки напиши: «У нас каждое предприятие готово к борьбе».
— Ерунда, — отрезал Карл Тиле. — Газетный лозунг. Это они и без нас могут прочитать. Напиши-ка лучше, как погиб Ганнес Брахман…
Обо всем должны узнать советские братья, обо всех горестях и обидах мансфельдских горняков.
Заговорил шахтер с изможденным лицом и глубоко запавшими глазами; в груди у него свистело и клокотало.
— Напиши им, Август: «Не зря называют наш Мансфельд „Красный Мансфельд“». Мы еще себя покажем!
— Напишите что-нибудь об Октябрьской революции, — предложил Вальтер Гирт.
Они написали: «Мысленно мы всегда с вами, мы всегда помним об Октябрьской революции. Ведь она не только принесла освобождение русскому рабочему классу, но и положила начало освобождению всего мирового пролетариата».
Август Геллер все писал и писал. Наконец он отложил ручку в сторону.
— Да ты что, ведь мы еще не поблагодарили их за знамя! — воскликнул кто-то.
И снова перо заскрипело по бумаге: «Ваше решение прислать нам знамя было встречено нашей ячейкой с восторгом. Этот знак братской солидарности сплотит нас еще теснее», — написали горняки из партийной ячейки рудника «Вицтум» и закончили свое письмо коммунистическим приветом.
Это было апрельским вечером 1929 года. Отто Брозовский, дождавшись наступления темноты, опять привязал свой рюкзак к мотоциклу и помчался по пустынной дороге к черным терриконам рудника «Вицтум». Снова надежные товарищи, спускаясь в шахту, рассовали листовки по карманам и сумкам, а на следующее утро в поездах, громыхающих по штольням, при тусклом свете ламп горняки читали:
«В воскресенье, 21-го апреля, мы получаем знамя из Кривого Рога. Передача советского знамени мансфельдским горнорабочим — это сигнал к объявлению войны эксплуататорам — заправилам мансфельдского акционерного общества! Горняки Мансфельда! Приходите в субботу в Гербштедт! Все на массовую демонстрацию!»
Одна из таких листовок попала в руки штейгеру Шиле. Знамя из России! Это известие поразило его, как удар грома.
«Ну, это им так не пройдет!» — решил он.
Вернувшись домой, он тотчас же сел писать письмо, которое начиналось так: «Его высокоблагородию, господину генеральному директору мансфельдского акционерного общества. Эйслебен…»
Когда на следующий вечер штейгер пришел домой, его встретила жена, возбужденная и сияющая от счастья:
— Подумай только, Оттокар, — сказала она, — господин генеральный директор вызывает тебя завтра утром к себе. Какое счастье! Вдруг ты получишь повышение, Оттокархен!
Весь вечер она чистила и гладила парадный костюм мужа.
Утром Шиле ввели в конференц-зал, отделанный темной панелью. В глубине его стоял длинный стол, покрытый зеленым сукном. Здесь сидело все «высокое начальство». У Шиле учащенно забилось сердце и подогнулись колени. Над прилизанной головой генерального директора висела странная картина. На ней был нарисован шахтер, нагруженный в смиренную молитву. Он стоял на коленях и молился, а за ним дымились трубы медеплавильных заводов и высились подъемники рудников.
Справа от картины висел портрет Бисмарка,[5] слева — портрет Гинденбурга,[6] а со всех стен на стол взирали представители различных поколений медных королей. Шиле указали место в конце стола. В обществе всех этих господ, сидевших за столом и висевших на стенах, он едва осмеливался дышать.
— Итак, господа, как я уже говорил, — начал генеральный директор, — я сегодня вызвал из рудника «Вицтум» штейгера… — Он порылся в папке, что-то в ней отыскивая. — Э-э, штейгера Шиле, не так ли?
Шиле слегка поклонился:
— Совершенно верно, ваше высокоблагородие.
Директор двумя пальцами вынул из папки какую-то бумагу и поднял ее над столом.
У Шиле екнуло сердце — это была листовка, которую он послал его высокоблагородию господину директору. Разглядев листовку, он преисполнился чувства смиренной гордости: некоторые слова были подчеркнуты красным карандашом и все поля исписаны — это господа из дирекции делали свои пометки. Кто бы мог подумать? Не зря он старался!
