Она заплакала. Вихров понял это по тому, как вдруг толчками забилось ее тело.
— Успокойтесь! — сказал он и, тихонько высвободившись, повернулся к Зине и обнял ее, утешая. Но руки его скользнули по обнаженному телу, коснулись груди Зины. Она не была одета, представ перед ним такой, какой была создана на радость или на горе людям. Привыкнув к темноте, Вихров видел теперь перед собой неясно чуть заметное, словно светившееся, лицо Зины, поднятое к нему, как тогда, в дремоте. Но это не был сон — губы Зины потянулись вдруг к губам Вихрова. Она привстала на пальцы, чтобы дотянуться. И он встретил ее губы и поцеловал — бережно, нежно, чуть коснувшись их, и в уголки губ, и в закрытые глаза, и в височки. Это ведь большое счастье — знать, что поцелуй не отринут, что он найдет отголосок в чужом — нет, но чужом, близком! — существе…
Не зная, что еще сделать, но чувствуя все более охватывающее его радостное волнение, Вихров вдруг поднял Зину, одним движением, на руки, и, словно малое дитя, стал покачивать ее, в один момент ставшую родной.
— Успокойся, милая! — сказал он тихонько. — Реку мы переплыли! — Тут надо было бы Вихрову сказать: Рубикон перешли, но ему было не до исторических аналогий, когда он чувствовал на своих руках горячую тяжесть, возбуждавшую ощущение такой удивительной легкости. — Реку мы переплыли. Гроза пройдет. Амур успокоится. Жизнь продолжается, Зина! Помнишь, как у Маяковского: «И жизнь хороша, и жить хорошо!»
Мишка! Кто-то в этой комнате говорит твои слова. Слышишь?
— Вы сильный, дядя Митя! — шепчет Зина. — Отпустите! В тяжелая, я большая! — И блаженно подставляет губы его губам; как хорошо на этих сильных руках!
Вихров смеется. Он умеет смеяться в тех случаях, когда его хвалят, и быть серьезным, когда его ругают. Он громко говорит:
— «Хотите, буду от мяса бешеный… И как небо, меняя тона, — хотите, буду безукоризненно нежный, не мужчина, а облако в штанах…»
В совершенном забытьи — давно с ней ничего подобного не было! — Зина шепчет ему:
— Вы мой, дядя Митя?
Он не может ничего сказать, но кивает головой. Да, Зина, конечно, твой. Он твой, если это тебе надо! Он твой, если больше не можешь ты переносить свое одиночество, если сердце твое ищет счастья, если тело твое изнывает от тоски по любви, если тебе не на кого опереться, если ты хочешь быть владыкой и рабой — любить и быть любимой…
Мишка! Ты опять здесь…
Всю душу Зины захлестывает радость, в которой не остается места ни сомнениям, ни колебаниям, ни мыслям, ни раздумьям. А Вихров — и, как от мяса, бешеный, и, как небо, меняя тона, становится безукоризненно нежен, и каждое его прикосновение пробуждает в Зине и какие-то забытые давно и какие-то совсем новые, еще не испытанные ею ощущения. «Отпусти меня!» — шепчет она, и Вихров опускает Зину на тахту, зная, что жар-птица уже не улетит от него, и будучи счастлив в эту минуту, как только может быть счастлив мужчина, когда любовь озаряет ему душу.
Зина! Ты сотворена в тот день, когда природа была особенно расположена к роду человеческому, в минуту вдохновения, — оттого ты так красива. Ты и сама знаешь, что ты прекрасна, не качай отрицательно головой. Ни один придирчивый взгляд не найдет в тебе изъяна! И стройные ноги с маленькой лодыжкой, и тонкая талия, и плавные бедра, ласкающие взор, и трогательная грудь, и нежнейших линий плечи, и руки с тонкими пальцами и округлым локотком, и лебединая шея с единственным на всем теле крохотным коричневым родимым пятнышком справа, и атласная кожа на всем твоем теле прекрасны и безупречны. Художники бегали бы за тобой, Зина, если бы знали, что сама Фрина, ушедшая с праздника Посейдона в Элевзисе, живет здесь, в этом маленьком домике! «А почему вы думаете, что они не бегали уже за мною? Бегали! Да перестали!»
Зина вдруг включает свет настольной лампы возле тахты.
Она долго, со счастливой улыбкой глядит на него.
— Какие у вас хорошие глаза! — говорит она и пальчиком, нежно и ласково, гладит его глаза, его брови и губы, которые шепчут какие-то разные слова. И потом закрывает свои очи, и покоряется ему, его желанию, и позволяет ему наслаждаться ее наготой, не стыдясь, — любовь и страсть не знают стыда!
