Помещение, в которое мы попали, похоже на цех. Повсюду стоят котлы, от них отходят длинные трубы к потолку. Огромные колёса и винты прикреплены к ним, из бесчисленных вентилей поднимается пар, и неприятно пахнет бензином, жидкостью, которой люди раньше заправляли свои автомобили. Я вновь смотрю на котлы. Даже несмотря на то, что я не хотела бы оставаться возле этих чудовищ, я вынуждена признаться, что это место — довольно хорошее укрытие. Среди толстых труб и моторов нас точно не увидят и не услышат.
Мы присаживаемся между двух котлов. Они такие тёплые на ощупь, и я прислоняюсь спиной к одному из них. Значит, здесь мы проведём следующие часы, пока корабль не достигнет морской границы между Португалией и Испанией. Там рыбаки ещё раз закинут специальные рыболовные сети. Так они надеются, что смогут поймать морских обитателей, находящихся на испанской стороне, по крайней мере, я так предполагаю. У нас в Лондоне рыбаки делают именно так, если они хотят во французские воды. Они продвигаются к серой зоне, как меня учили. Пересекать морские границы на корабле запрещено, однако это не касается забрасывания сетей и ныряния водолазов с гарпунами.
Если мы продержимся до этого момента, то практически спасены. Из Испании я, наконец, смогу связаться с отцом Пейшенс. Я оглядываюсь на неё и улыбаюсь, подбадривая. Она зевает и кладёт голову на спину Мали. Затем закрывает глаза и, кажется, с одного момента на другой, забывает обо всём вокруг. Я сдвигаюсь немного в сторону и устремляю взгляд на дверь. Наконец-то мы едем домой. Уже скоро воцарится покой. Я думаю о последних днях, и, хотя я едва могу дождаться момента, когда Пейшенс будет вновь в безопасности, во мне зарождается тоска. И сожаление. Я поднимаю руку и прикасаюсь к своим губам, чтобы проверить, ощутим ли там ещё хоть где-нибудь поцелуй Сая, но его там нет, и мне становится ясно, что я потеряла это особое чувство, эти «мурашки» по всему телу, ещё до того, как смогла по-настоящему его ощутить. Почти панически я представляю его лицо перед глазами и облегчённо выдыхаю, когда это мне ещё удаётся. Я всё-таки могу сохранить эту оставшуюся от него частицу. Я спрашиваю себя, что будет, когда после этого путешествия, этого краткого мгновения с ним, пройдёт две недели или пара месяцев. Возможно, когда-нибудь я буду вспоминать только его улыбку и глаза и ничего больше.
Совершенно неожиданно мои глаза наполняются слезами, и я торопливо вытираю их. Мой взгляд должен быть ясным, я должна быть в состоянии без промедления воспринимать малейшее движение. Я ещё раз провожу рукой по лицу, после чего снова концентрируюсь на безопасности Пейшенс. Только это имеет значение.
— Джульетта?
Я отрываю взгляд от двери, за которой беспрерывно наблюдала в течение нескольких последних часов. У меня сильная резь в глазах, голова отупела, и мне не сразу удаётся сдвинуться с места и подползти к Пейшенс. Она всё ещё наполовину лежит на Мали. Моя собака — терпеливая подушка и производит довольное впечатление с тех пор, как шум мотора немного утих. Зато с Пейшенс дела обстоят совсем по-другому. Она бледна, у неё зуб на зуб не попадает, а на лбу блестят капельки пота.
— Что с тобой? — встревоженно спрашиваю я и проверяю, нет ли у неё жара.
— Я чувствую себя так, как будто… мой живот… — тихо произносит она. Её взгляд обращён на меня, однако её глаза лишены ясности. Она кажется оцепеневшей, и когда я касаюсь её руки, то ощущаю, как она дрожит.
— А ещё мне холодно. Разве тебе ни капли не холодно?
Здесь вовсе не холодно, воздух душный и знойный.
— У тебя морская болезнь, — говорю я. — Волны тебе не на пользу.
— Морская болезнь…? — неуверенно повторяет Пейшенс. Она, конечно же, понятия не имеет, что это означает, ведь в обычном случае ни один промышленник в жизни не поплыл бы на корабле. Если им нужно пересечь океан, они путешествуют самолётом, а там нет никаких волн.
— Морская болезнь, — объясняю я. — Твой мозг не понимает, почему вокруг нас всё спокойно, ведь твоё тело чувствует, что что-то под нами качается. — Я щупаю её пульс.
