— Все это дурно пахнет! Я даже сожалею о том, что вы, господа, вызвали меня сюда!
Смертельный испуг заменил чувство страха. Слова Манделла казались преамбулой к его отказу.
Джеральд Гинзбург, самый пожилой участник совещания, главный юрисконсульт «Метро», подался вперед и произнес:
— Мистер Манделл, если вы считаете, что это дело является более сложным и хлопотным, чем вам показалось сначала, мы можем повысить ваш гонорар.
Гинзбург самодовольно похвалил себя за то, что он оценил ситуацию, опередил Манделла и дал ему возможность попросить прибавки, не тратя времени на лишние преамбулы.
Манделл резко повернулся к нему.
— Мистер Гинзбург, если бы я хотел получить большее вознаграждение, я бы просто сказал: «Я хочу получить большее вознаграждение». Сейчас я говорю о самом деле.
Манделл отбросил позу невозмутимого курильщика. Он вскочил со стула, демонстрируя бодрость и физическую силу, которых никто не ждал от него.
— Я — ветеран этой игры. Я сам был коммунистом.
Люди изумленно ахнули.
— Входил в одну из вашингтонских ячеек. Поэтому я отлично знаком с правилами игры. И могу говорить свободно, потому что больше не являюсь коммунистом. Но я не принадлежу к тем, кто бежит в церковь исповедоваться и искупать грехи. Я был там и в конце концов решил, что это — плохое дело. Плохое для меня. Для страны. Для всего человечества. Поэтому я ушел.
Я не испытываю ненависти к себе за то, что я был коммунистом. Я смотрю на это трезво. Молодые люди всегда становятся жертвами своего идеализма. Я не виню их. Но когда они понимают ложность идеалов и все же держатся за них, им нет прощения. Но даже обвиняя их, я не считаю, что они должны подвергаться травле. Что их следует лишать права на юридическую защиту. И что с ними надо обходиться, как с преступниками… если только… запомните это… они не являются на самом деле преступниками. Я думаю, мы имеем здесь дело не с преступниками.
Люди с облегчением перевели дыхание.
— Возможно, со временем я установлю обратное. Но пока я считаю так. Так с чем мы имеем дело? У вас есть маленькое ядро непоколебимых коммунистов. Остальные — просто глупцы. Shmucks! И какие глупцы! — простонал Манделл. — Это представляет собой особую проблему. Глупый член партии весьма опасен, когда дело доходит до дачи показаний. Он не подготовлен. Не умеет правильно вести себя. Я бы не позволил вашим твердолобым коммунистам давать показания, каким бы сильным ни было давление. С другой стороны, я не обнаружил среди ваших глупцов ни единого человека, способного правильно держаться перед комиссией.
Он помолчал, зажигая свою изогнутую трубку. Посмотрел на горящую спичку и сказал.
— Нам нужен shabbos goy. Объясняю для тех, кто не знает идиша. Shabbos goy — это человек нееврейского происхождения, которого ортодоксальные евреи нанимают для выполнения домашней работы, которой им запрещено заниматься по субботам. Вот, господа, кто нам нужен! Человек-фасад! Порядочный человек из Голливуда с безупречной репутацией, которого я смогу поставить перед комиссией или использовать в качестве экспоната, которого я смогу назвать перед всей страной «типичным гражданином из Голливуда». Только так мы сумеем ответить на показания глупцов. Поэтому я жду предложений. Сейчас! Или в крайнем случае завтра!
На этом совещание закончилось. Но никто не покидал комнату. Люди разбились на маленькие группы и начали обсуждать, кто может стать наилучшей кандидатурой.
Примерно через час один из юристов, Уэсли Фримэн, произнес в отчаянии:
— Это более сложная задача, чем подбор исполнителя главной роли для большой картины!
— Совершенно верно, — сказал Ли Манделл. — Если нам предстоит найти актера, способного представлять перед комиссией всю киноиндустрию, какие качества кандидата являются важнейшими? Он должен быть симпатичным, обладать невинным выражением лица, хорошими манерами, искренностью. И правильными убеждениями! Найдите мне такого актера, и я справлюсь с этим делом. Обратитесь к вашим специалистам по подбору актеров. Дайте мне список из пяти лучших кандидатов. Даю вам двадцать четыре часа! Мы должны спешить!
