Она снова начала плакать.
Как легко женщины плачут, – подумал Вацлав, одновременно вспоминая о чем-то, что уже было когда-то, о чем-то подобном, – как легко женщины плачут, будто дети. И тех, и других хочется защитить. Но и те, и другие обычно обманывают нас – они плачут не потому, что им плохо, а потому, что чего-то хотят.
– Чего вы хотите? – спросил он.
– Отдайте мне это лекраство.
– Теперь не отдам.
– Совсем?
– Совсем. У меня есть лучший план. Мы спасем и его, и вас. Если повезет, то вы еще долго будете вместе. Вы ведь этого хотите?
– Ну да, – в ее голосе звучала нерешительность, – но я не понимаю.
– Мы сделаем так, – продолжал Вацлав, – завтра, примерно в десять утра вы с Тимом заходите сюда, в кабинет. Я заведу разговор; разговор будет долгим. Вы предложите заварить кофе и выйдете в приемную. Там есть все, что нужно. Вы заварите кофе, четыре чашки. Чашки в шкафу, это кофейный сервиз на шесть персон. Одна из чашек надтреснута, в ней будет несколько капель лекарства.
– Зачем четыре чашки?
– С нами будет Нора.
– И чашку с лекарством я должна отдать ему?
– Да. Там будет безвредная доза. Когда лекарство подействует, я прикажу Тиму заботиться о вас, любить и охранять вас. Потом я уничтожу весь остаток лекарства.
– Но ведь оно скоро перестанет действовать?
– Примерно через четыре часа его действие ослабеет наполовину. За четыре часа можно успеть многое. Я могу сделать гипнотическое внушение, которое останется в его подсознании навсегда. Он никогда больше не сможет причинить вам боль.
– Это возможно?
– Я это делаю вот уже восемь лет. Это совсем не трудно сделать, если человек не сопротивляется.
– А если что-нибудь не получится?
– Тогда он убьет всех нас. Вас это устраивает?
– Да, – она помолчала, – устраивает.
Ночью снег прекратился. Наружную дверь удалось открыть с трудом, хотя бетонный козырек над дверью принял основной удар непогоды на себя. Окна нижнего этажа были завалены снегом наполовину; одно из стекол в оранжерее продавилось внутрь и позволило любопытным пальмам по-настоящему познакомиться с северной погодой. Знакомство им не понравилось – жесткие пластинки листьев сложились вдвое, будто ладони, согревающие друг друга. Лучшим развлечением дня стало копание дорожек – иногда напоминающих тоннели. В мужчинах и женщинах проснулись дети; дети вели себя так, будто никогда не засыпали. Насмешливое голубое утро с легким презрением смотрело на всю эту суету, на сверкающие громады близких склонов и на голубеющие туманы склонов дальних. Мир вдруг приобрел перспективу, и жизнь – тоже, и уже так хотелось счастья, что даже игра в смерть стала казаться просто игрой.
– Мистер Уолес, как вам нравится кофе? – спросил Вацлав.
– Благодарю, мне понравилось, – ответил Тим.
Тишина снова нависла над столом, как купол.
Тим сделал еще глоток.
– А знаете, я ведь выяснил, кто убил Роберта, – сказал Вацлав.
– Почему вы считаете, что его кто-то убил?
Тим явно нервничал. Это было плохо, он начал нервничать слишком рано. Теперь Вацлаву приходилось форсировать события.
– Потому что я знаю этого человека: это мужчина, примерно тридцати лет, очень высокий и сильный. Короче говоря, это вы, мистер Уолес.
Тим сделал последний глоток и встал из-за стола. Сейчас он нервничал сильнее. Он подошел к дверям и взглянул в приемную. Там, очевидно, никого не было. Он защелкнул замок и попробовал улыбнуться.
Внешние данные еще ни о чем не говорят, подумал Вацлав, впрочем, мускулы часто наращивают именно затем, чтобы скрыть свою уязвимость.
– Надеюсь, вы еще ни с кем не делились этой глупостью? – спросил Тим.
– Ни с кем, кроме присутствующих.
Тим обернулся, выискивая взглядом нечто. Он поднял с подоконника переносную лампу и взял ее в правую руку. Шнур свисал до пола. Тим намотал шнур на левую ладонь и сжал ладонь в кулак, дернул, бросил лампу на пол.
– Маргарет, иди сюда, – позвал он.
Маргарет подошла.
Тим разорвал шнур на три куска – легко, как нитку. Он явно гордился своей силой и даже сейчас выставлял ее напоказ.
– А теперь свяжи им руки. Сзади.
Маргарет подчинилась.
– У вас неплохо получается, – сказал Вацлав.
