Чтобы кормить мужа и платить за его лечение, Фумиэ пошла работать. Работу, которая не отнимала бы слишком много времени и при этом хорошо оплачивалась, можно было найти только в ночных увеселительных заведениях.
Фумиэ обратилась по газетному объявлению в скромный бар на Гиндзе[24] и тут же получила место хостессы[25] . Хозяйка бара с одного взгляда оценила достоинства Фумиэ и предложила ей на редкость выгодные условия.
Услышав о баре, Оямада нахмурился, но Фумиэ было обещано в несколько раз больше, чем зарабатывал он, и ему пришлось смириться. Чтобы скорее поправиться, он должен был принимать дорогие лекарства, хорошо питаться. Нужны были деньги. Да и в конце концоз, жена ведь пошла на эту работу именно ради него.
— Теперь быть хостессой — совсем не то что прежде, ничего нехорошего в этом нет. Многие, кому надо быстро заработать, с удовольствием устраиваются в бары: и
девушки-служащие, и студентки, да и замужних тоже много. А я ни на кого, кроме тебя, и смотреть не хочу, так что не тревожься, где бы я ни работала, а лучше поскорей поправляйся, — успокаивала мужа Фумиэ.
Оямада полгода пробыл в санатории, потом выписался. Молодость и крепкий организм сделали свое дело, болезнь отступила, и ему разрешили лечиться дома. По работать он еще не мог. Приходилось жить за счет Фумиэ.
— Ну что тут такого, я же твоя жена! — сердилась Фумиэ, видя, как переживает Оямада. — Когда муж болен, жена должна о нем заботиться, как же иначе?
Не прошло и полугода, как Фумиэ неузнаваемо изменилась. Она была хороша собой от природы, но теперь ее красота словно расцвела.
Оямаде было неприятно, что жена, которая прежде всецело принадлежала ему одному, превратилась теперь как бы в достояние публики. Пусть раньше в Фумиэ не было утонченности, но именно такой она ему и нравилась. Одно дело — своя, домашняя кухня, совсем другое — изысканный ресторан. Конечно, теперь Фумиэ — лакомство для гурманов, но ему-то хотелось наслаждаться тем, что не дано попробовать никому другому, а лакомство каждый может просто купить.
Когда он сказал об этом Фумиэ, она рассмеялась:
— Ну что ты! Я только твоя. Если во мне и появилось что-то новое — это лишь маска для клиентов. Я твоя, и больше ничья.
Однако даже такая, только его, и больше ничья, она теперь вела себя чуть-чуть иначе, будто работая на публику. За каких-пибудь полгода сад, который он возделывал с такой любовью, перешел в руки других садовников, более искусных, более уверенных.
Возможно, для работы на Гиндзе это необходимо. Фумиэ была ведь уже не просто женой Оямады, а «женщиной с Гиндзы», всеобщим достоянием. По именно ото и спасло Оямаде жизнь. Тем, что он поправляется, тем, что они живут не впроголодь, он был обязан жене.
Как ни горько ему, он все вытерпит. Его жена и «женщина с Гиндзы» существовали как бы параллельно. Это был необходимый компромисс, без которого не выбраться из беды.
По влияние Гиндзы проникло и на территорию, которую Оямада считал своей. Агрессия была безжалостной и несомненной. Его скромный сад, его, и больше ничей, постепенно присваивали чужие.
Стиснув зубы, он перенес и это. Пока он не выздоровел, он будет терпеть. А когда понравится, немедленно изгонит захватчика и вернет себе свой сад. И станет выращивать в нем прекрасные, неповторимые цветы, недоступные постороннему глазу.
Оямада чувствовал, что та Фумпэ, к которой он привык, отдаляется и обретает новую индивидуальность. Она постепенно переставала быть его женой и становилась женщиной другого мужчины.
Эти приводившие Оямаду в ужас мысли были не просто фантазиями. Безошибочным чутьем мужа он слышал звуки шагов того, другого мужчины даже в их супружеской спальне.
Он говорил Фумиэ о своих подозрениях. Вначале она лишь смеялась в ответ, потом стала с грустным видом укорять его за то, что он ей не верит.
Звук чужих шагов медленно, но верно усиливался. Жена теперь чуть по-другому красилась, иначе одевалась. Раньше она любила японские духи, говорила, что ей идет их слабый, едва ощутимый запах. Теперь же она пользовалась импортными духами, терпкими, громко заявляющими о себе.
