— Как тебе спалось ночью?
— Право, даже не знаю.
— Зато я знаю. Я видела тебя.
В этот праздничный день все население села изрядно выпило. Пили и стар и млад, даже ребятишки — с позволения родителей, конечно,— приложились к рюмочке сладкой наливки.
Анна Тёре не выпила ни глотка. Она словно предчувствовала, что ей необходимо будет сохранить ясность ума.
Поведение старшего лейтенанта Буриана несколько сбило ее с толку.
Времени у нее было в обрез. Надо действовать — это она понимала отлично. Отрезав кусок жареного мяса, хлеба и отсыпав домашнего печенья, она быстро и ловко все завернула в бумагу. Затем, отыскав дорожную сумку Эммы, положила туда еду и две книги, которые привезла с собой дочь. Вероятно, она надеялась, что сможет здесь в привычной сельской тишине позаниматься. Ведь ей предстоит уже второй курс. Однако кто же занимается в августе?
В доме не должно остаться ни одной ее вещи! Взяв сумку, Анна отнесла ее в самый конец сада и спрятала в кукурузе. На дороге, позади огородов, не было видно ни души.
Она вернулась во двор и поднялась по лестнице, прислоненной к крыше.
— Эммушка… — тихонько позвала она. — Эммушка! — повторила она громче.
Осмотрев чердак сквозь щель в дверце слухового окошка, Анна никого не увидела. Тревога сдавила ей горло — уже, не сделала ли дочь что-нибудь над собой?
Поднявшись на чердак, Анна на цыпочках обошла трубу. Там за трубой, сжавшись в комочек, на балке сидела Эммушка.
— Я звала тебя.
Девушка непонимающе взглянула на мать.
— Разве ты не слышала?
— Нет.
Над головой Эммушки тянулась вторая толстая балка, веревка, оставшаяся на ней с прошлого года, тоже выглядела довольно странно. Что было на ней тогда подвешено? Окорок? Корейка?
— Идем!
Эммушка показалась ей более растерянной, чем вчера, когда приехала. Девушка послушно встала.
— Я могу сойти вниз?
— Можешь. Иди вперед.
Лицо Эммушки, будто чуть-чуть просветлело — наконец-то она освободится из чердачного плена.
«Нет, это же веревка для сушки белья! Слава богу, глупышка ее, кажется, даже не заметила. Да она и не могла ни о чем таком подумать, несчастная…» — успокаивала себя Анна.
Возле дверцы, прикрывавшей чердачное окно, Анна тронула Эмму за плечо.
— Скажи, Эммушка, ты совсем не чувствуешь себя несчастной?
— Чувствую. Теперь чувствую.
— И давно?
— С утра.
Мать поняла почему, и это огорчило ее еще больше.
— Ты хорошо спала ночью?
— Право, даже не знаю.
— Зато я знаю. Я видела тебя.
Девушка, неуклюже переступая со ступеньки на ступеньку, слезла вниз. Мать пристально вглядывалась в ее фигуру. Однако ничего не заметила и успокоилась. А может быть… Может быть, все это неправда? Увы, правда, горькая правда. Вчера вечером она расспросила дочь до мельчайших подробностей: Эммушка знала все точно и определенно, перечислила все признаки и симптомы беременности, по-ученому холодно и бесстрастно. Но «на и теперь так же холодна и бесстрастна, в этом весь ужас!
Эммушка держала конец стремянки, пока не слезла мать.
— Погоди!
Анна позвала Дёзёке и Идуку.
— Прощайтесь. И запомните — Эммушки дома не было!
С любопытством, погладывая на свою загадочную старшую сестру, дети стали с ней прощаться.
— Про голубей я расскажу тебе в следующий раз,— сказал мальчик.
— Красивые у меня волосы? — Идука повертела головкой, причесанной Эммушкой.
Эммушка поцеловала детей. Сестричку и брата. Старая Тёре не удержалась от слез.
Отправив детей и мать в дом, Анна проводила старшую дочь в сад, где была спрятана дорожная сумка.
— Иди не на вокзал, а на полустанок: там нет кассы, сядешь в вагон без билета, купишь его потом у проводника.
— Ты не волнуйся так за меня, мамочка!
— Обо мне не думай, думай о себе! Денег тебе хватит? Вот, возьми.
Анна сунула ей в карман жакета свернутые ассигнации.
Уже отойдя на порядочное расстояние, Эмма вдруг, вспомнила об этих деньгах и развернула их. Четыреста форинтов! Она обрадовалась, было, такой большой сумме, но тут же спохватилась:
