Худенькая женщина пошла по направлению к дому. Взойдя на пригорок, она остановилась и посмотрела в нашу сторону. Подчиняясь внезапному влечению, я поднял руку, чтобы приветствовать ее. Но в тот же миг это показалось мне неуместным.
Женщина скрылась в своем доме, который выделялся среди других благодаря ярко-красному пятну рябины.
В эту необычайную жару рельсы, черпая откуда-то энергию, стали самостоятельным источником тепла, так по крайней мере нам казалось. Граф Пац, обутый в резные сандалии, уже дважды наступил на разбросанные по земле гайки. Прыгая на одной ноге, он что-то ворчал себе под нос, а мы жадно ловили его отрывистое бормотание, выражавшее высокую степень неодобрения.
— Сковырнемся мы на такой работе, — сказал партизан. — Вот уже восьмидесятая гайка. В жизни больше не сяду в поезд.
— По-моему, это вообще бессмысленное занятие, — отозвался граф. — Кому взбрело в голову строить в такой дыре железнодорожную ветку? Ведь сюда ни один поезд не доберется.
— Граф, не можете ли вы дышать в другую сторону? У меня вся спина мокрая. — Партизан отодвинулся с гримасой отвращения.
Пац покраснел.
— Ско-ко-лько раз я го-говорил, что я не-не граф. — Он шмыгнул носом и по-крестьянски утерся рукавом пестрой рубахи.
— Гляди, гляди, — неожиданно обратился ко мне партизан. — Пусть и аристократ, а мужчина хоть куда.
Граф навострил уши.
— Красивое лицо, — продолжал партизан, — крепко сложен, женщины на таких просто кидаются. Болеро все пестренькое, цветастое, брючки коротенькие и сандалии фасонные. Ой, умеет он себя подать, знает, что на себя надеть. Надо ли удивляться, что на всех вечеринках девушки спрашивают: а почему сегодня граф не пришел, без него нам скучно.
— Это вовсе не болеро, коллега, а спортивная рубашка особого покроя, — смиренно заметил Пац.
— Если бы он еще иногда одеколоном пользовался… Конечно, свой запашок у него есть, от него здорово несет самцом, но здешние женщины — скромницы, не каждую это устраивает. Восемьдесят шестая.
— Что восемьдесят шестая?
— Гайка.
— Видите ли, доступные женщины мне не по нраву. — Пац задумался, глядя на посеревший горизонт. — Мне, знаете ли, хотелось бы бороться, я ценю сопротивление, обожаю победы.
— Вот видишь, как судьба кой-кого балует, — лицемерно вздохнул партизан, обращаясь ко мне. — Стоит мне встретить Регину, всякий раз, словно невзначай, она выспрашивает: а здоров ли граф, а нравится ли ему городок, а почему так редко заходит в магазин?
— Опять то же са-самое. Я про-остой человек, из бе-едной се-емьи, — шептал явно обеспокоенный Пац. — Она, пра-правда, так спра-рашивает?
— С чего бы я стал врать? Ну, господа, перекур. Работа не любит спешки.
Мы улеглись на откосе, поросшем чембарником. Граф разгладил складки брюк и осторожно сел на носовой платок.
— Она всегда так странно на меня смотрит, — сказал он жмурясь.
— Кто? — спросил партизан.
— Ну она, пани Регина.
— Расскажи-ка лучше какую-нибудь историю из своей жизни. Небось одержал победу не над одним десятком женщин, а?
— Ах, что вы, какой вы вульгарный, — отмахивался граф огромными, костлявыми лапищами.
Некоторое время мы лежали молча. На небе, как и каждый день в эту пору, невидимый реактивный самолет выбрасывал белый шлейф дыма. Кто-то робко кашлянул над нашими головами. Мы не спеша приподнялись на локтях.
Ильдефонс Корсак смущенно кланялся с вершины откоса.
— Ну, что там, дедусь, какие новости? Хлопнем пол-литра?
Корсак неуверенно переступил с ноги на ногу и дунул в усы.
— Упаси боже. Я к путевому мастеру.
— Ну так присядьте.
Ильдефонс Корсак скромно сел в сторонке.
— Что в газетах пишут, дедушка? — поинтересовался партизан.
— Э-э-э, что им писать, все по-старому. Снова какие-то спутники полетели.
— Ну, ну, расскажите.
— Не о чем рассказывать. Из-за любой новинки всегда шум поднимали. Я вот помню, как появились первые аэропланы. Чего только тогда не писали — такое, мол, событие, просто счастье для человечества. Ну и что получилось? Ну и какая польза от этого вам или мне? Пролетает раз в день над нашими головами, черт его знает куда и зачем. То же самое с солнцем. Столько лет говорили, что оно вертится вокруг нашей земли, и все было хорошо. Потом придумали, будто земля вертится вокруг солнца. Ну и что? Нам от сего какой толк?
