— А ты что торчишь у забора? — прикрикнула на него старушка. — Берись за работу и не гневи господа бога.
— Тошно мне, — ответил Ромусь и, медленно сняв с забора локти, сделал сперва один, почти незаметный, шаг, а потом и второй в сторону железнодорожных путей, за которыми отлого спускались к Соле луга с островками ольшаника.
— А у вас вчера весело было.
— Так, пустяки, — прошептала пани Корсак.
— Я поздно вернулась из Подъельняков, на танцах была. Ах, там очень мило и много молодежи, от кавалеров отбою нет, наплясалась я там за все времена и, значит, прихожу домой, а тут слышу за стеной крики, смех, песни. У вас всегда так тихо. Это что, именины, тогда извините, бога ради, я не знала…
— Так, пустяки, — повторила старушка. — Павел, наш жилец, заболел.
— Этот, мрачный такой.
— Тсс, он здесь лежит.
И она указала на меня, укрывшегося под сенью перезрелых подсолнечников. Я хотел было притвориться спящим, но ничего не получилось. Над моей головой прошелестел кокетливый припев нижней юбки.
— Живем под одной крышей и даже незнакомы.
— Угу, — простонал я.
— Неважный вид у вас. Что это вы вздумали болеть в такую чудесную погоду?
— Должно быть, съел что-то неудобоваримое, — быстро вставила пани Мальвина.
— А почему на лбу у него синяк?
— Упал, бедняжка, дурно ему стало.
Во дворе показался Ильдефонс Корсак. Он смотрел куда-то в сторону и как будто не замечал нас. Неуверенными шажками он пробежал между сарайчиками, быстро дуя в печально обвисшие усы.
— Кажется, я вас где-то видала?
Я криво улыбнулся.
— Вы не жили в Богатыне?
— Я живал во многих городах, но в Богатыне не пришлось.
— А сюда, к нам, приехали, чтобы болеть? — Она игриво взглянула на меня.
— Непредвиденное обстоятельство.
— А вы случайно не знали моего мужа, Домбровского? Он был директором во многих местах, очень известный человек.
— Не слыхал.
— Я с ним развелась три года назад. Хороший человек, ничего не скажешь, но неотесанный. И с женщинами совершенно не умел обращаться. У вас свалится подушка, пожалуйста, не шевелитесь, ну, вот так, одну минутку, сейчас поправлю.
— Благодарю вас.
— Пожалуйста, не благодарите. Когда выздоровеете, возьму вас на танцы. Местные люди говорят «вечеринка», смешно, правда?
— Благодарю вас.
— Неужели вы других слов не знаете? А вид такой, будто столичный житель. Ой-ой, заговорилась я тут с вами, а меня магазин ждет. В наше время каждый должен где-то зацепиться, даже если он создан для другой жизни.
Она резко повернулась, кинулась к калитке и только там, на улице, пошла заученной походкой: небрежной, чуть-чуть вихляющей, подчеркивающей достоинства ее фигуры.
— Да, да, — вздохнула пани Мальвина, — она уже раз сто про вас расспрашивала. И откуда, и кто, и какое образование, и почему работает простым рабочим на железной дороге. Разглядывала вашу сорочку, ту, что висела на веревке, и только головой вертела. Говорит, что на воротнике заграничные буквы.
— Я ее купил на базаре.
— Я на чужое не засматриваюсь.
Некоторое время она молча обрывала засохшие лепестки с большого, как медный таз, подсолнечника. Где-то в гуще зелени, пахнувшей прелой крапивой, тараторили кузнечики.
— Не мое это дело, и лучше не вспоминать, — тихо сказала она. — Но вы еще молоды, перед вами вся жизнь. Кто знает, что вас еще ждет. Может, необычайная судьба, может, великое счастье, может, благодарность людей! Кто это знает, один только бог. Случается, в иную минуту жизнь опротивеет. Потом пройдет год, и человек сам смеется над своей дурью. Может, ненароком любому из нас в голову полезут всякие мысли. Но разве мы одни на свете? У всех свои заботы.
Я смотрел на небо, густо синеющее надо мной: оно так не гармонировало с вылинявшей землей и почерневшими деревьями. По самой его середине стремительно росла белая лента, которую вытягивал невидимый реактивный самолет; укрытый в лазури, он неутомимо несся на север.
— Да, я это знаю, — тихо сказал я. — Знаю это и многое другое.
— Извините, я по-простому говорю, где уж мне до вас разумом дотянуться. Но я в жизни всего нагляделась. Может, поэтому и счастья не нашла… Вот зашли бы вы как-нибудь к Юзефу Ца́рю, это умный, святой человек, он и совет может людям дать, и святостью наделить.
