За стенами веранды весенний ветер набирал силу. Холодные голубые глаза Мирьям впились в безмятежное облако табачного дыма, клубившееся под фамильным портретом.
— Все-таки странно, что я впервые увидела этот медальон только сегодня, — сказала она.
— Ничего странного, — деловито отозвался Эдуард. — Ведь на ночь я его снимаю.
Мирьям растерянно замигала, но тон ее стал резче:
— И все-таки странно, что до сегодняшнего дня ты молчал.
— Вовсе нет. Люди, живущие у экватора, спешить не любят. Да и почта там тоже не торопится. Одним словом, только вчера я получил все необходимые документы, которые доказывают наше с отцом шведское происхождение, а также удостоверяют мою личность. — Эдуард бросил на блюдце недокуренную сигарету и спросил: — Что тебя еще интересует?
— Осенью, — помедлив, сказала Мирьям, — когда мы познакомились в больнице в Копенгагене…
— Ну и что?
— Ты уже знал?..
— Что именно?
— Что я имею отношение к Лубергсхюттану, к Скуге, к Альберте Фабиан? Неужели ты с самого начала просто-напросто использовал меня?
Вместо ответа Эдуард Амбрас встал и вышел из комнаты.
Прощание Мирьям было кратким, новполне учтивым:
— Покойной ночи.
Не утратив самообладания, с гордо поднятой головой, она вышла из комнаты.
— Боже мой! — еще выразительнее, чем раньше, вздохнула Лиселотт. Она составила на поднос кофейную посуду и прошипела: — Помогите мне!
Повиновался один только пастор.
Еспер Экерюд успел изрядно захмелеть; лежа на диване, он поставил стакан с виски на низкий столик.
— Черт, ну и ветрило, — пробормотал он. — Надо бы здесь кому-нибудь дежурить всю ночь.
Сванте Странд довольно бесцеремонно увел Полли в пустую столовую, эта угловая комната находилась между верандой и кухней.
— Я должен поговорить с тобой перед отъездом. У меня сердце разрывается, глядя на тебя. Не надо так отчаиваться.
Полли послушно села на один из белых стульев, стоявших вокруг обеденного стола. Благодаря белой мебели и гардинам, голубому ковру, голубым полоскам на обивке стульев да бело-голубому датскому сервизу, который красовался за стеклами буфета комната казалась прохладной и дышала покоем.
На кухне Лиселотт небрежно звенела другим, более дешевым сервизом. Сванте закрыл двери столовой, и тотчас стал слышен другой, внушающий тревогу звук — это волны бились о стену дома.
— Пусть тебя не беспокоит финансовая сторона дела, — пытался он утешить девушку. — Если страховой полис оформлен на определенное лицо, то эта сумма не подлежит разделу между наследниками.
Серые глаза Полли помутнели от слез.
— Ну и что? — безучастно спросила она.
— Альберта застраховала свою жизнь, — упрямо повторил Сванте, — и эти деньги не имеют отношения ни к завещаниям, ни к наследникам. Они твои, страховой полис завещан тебе. Твое имя значится на нем с тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, когда этот полис был выписан.
— Мне тогда не было и трех лет, — в недоумении сказала Полли.
— Зато Альберте было пятьдесят два, — объяснил адвокат. — На страховую сумму в сто двадцать тысяч крон приходятся большие проценты. Свыше четырех тысяч в год.
Глаза Полли из серых сделались синими и широко раскрылись.
— Четыре тысячи? Но зачем?..
— Как я понимаю, управляющий Фабиан решил таким образом обеспечить твое будущее. И, на мой взгляд, мысль была вполне здравая. Нынче эта сумма составит уже сто пятьдесят тысяч крон. Из них тридцать тысяч всегда свободны от налога. С остальной суммы тебе, как приемному ребенку, придется уплатить всего двадцать тысяч налога. Итого, останется сто тридцать тысяч. По-моему, неплохо!
Он старался хоть чем-нибудь порадовать девушку. Но Полли была скорее сбита с толку и огорошена.
— Я обещала Альберте не бросать пение, — горько сказала она. — Но жить в Стокгольме вместе с Мирьям и Эдуардом я уже не смогу. Впрочем, в этом, наверно, нет необходимости. Ведь я смогу переехать?
— Конечно, сможешь, — поспешил успокоить ее Сванте. — Между Эребру и Стокгольмом поезда ходят каждый час.
Даже через закрытую дверь из кухни доносился сердитый голос Лиселотт.
— Какой ты добрый, Сванте. Ты придешь к нам завтра утром? — почти шепотом, преодолевая застенчивость, спросила Полли.
