— Мне показалось, что он, как бы это сказать, здоровенный увалень, возомнивший себя этаким пупом земли…
— Ишь, куда загнул! Как по писаному заговорил…
— Ха! — фыркнул Улофссон, прищурив усталые глаза. Обычно он в такие изыски не пускается, думал Хольмберг.
— Да, — вздохнул он, помолчав. — И все-таки странный парень, очень странный.
— Может, он суперинтеллектуал, — предположил Улофссон.
— Да, вероятно, есть люди на пределе между гениальностью и безумием… Я вот думаю только, всегда ли они лелеют в себе дикого зверя?
— Кто бы знал, но не я, — развел руками Улофссон. — Не я. А к тому, что стрелял, мы ни на шаг не приблизились…
— Верно.
— Как же так?
Хольмберг медленно достал сигарету, сунул ее в рот и закурил. Потом выпустил носом дым и сказал:
— Мы свернули в сторону… судя по всему… — Он задумался и добавил: — Этот Свенссон меня прямо-таки напугал.
7
Хотя было уже пол-одиннадцатого, они поехали по адресу, который назвал Бенгт Свенссон.
Жил он в общежитии землячества на Мосвеген.
Они разбудили вахтера, и тот нехотя открыл им комнату Бенгта Свенссона.
Они были уверены, что ничего не найдут, но все-таки для очистки совести поискали холостые патроны. Разумеется, безуспешно.
Комната была опрятная, чистенькая, прямо женская какая-то.
На полке — карманное издание «Майн кампф» со свастикой на обложке. Рядом «Семь столпов мудрости» Т. Э. Лоуренса.
— Хорошая книга, — сказал Хольмберг, показывая на «Семь столпов мудрости».
— Правда? Ты что же, читал ее? — скептически осведомился Улофссон, глядя на увесистый том.
— Угу. Долго, конечно.
— А я читал вот эту. — Улофссон взял с полки зачитанную до дыр «Мстить — мой черед» Микки Спиллейна.
Тумбочка у кровати застелена чистой салфеткой, на ней — ваза с подснежниками.
Кровать аккуратно накрыта вязаным покрывалом, на спинке кресла — сложенный плед.
Едва они захлопнули за собой дверь и услышали щелчок замка, как из комнаты напротив высунулась темноволосая девичья голова.
— Привет, — сказал Хольмберг.
— Бенгта ищете? — спросила девушка.
— Ты кто такая?
— Я? Лиса Булйн. А вы?
— Мы из полиции.
— Бенгт что-нибудь натворил?
— Да.
— Что-нибудь скверное?
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что он… такой…
— Какой?
— По-моему, он не в себе.
— Вот как?
— Да. Несколько лет назад он перенес менингит и, судя по всему, так полностью и не оправился. Временами он прямо как ребенок.
— И к тому же довольно самоуверенный, а?
— Точно. Послушать его, так идти можно только одним-единственным путем.
— Как это понимать?
— То есть, по его мнению, достичь чего-либо можно только одним способом — тем, который избирает он сам. И если он хочет что-то иметь, берет. По-своему…
Хольмберг нахмурился и поковырял уголок рта.
— И девушек тоже?
Она едва слышно засмеялась.
— Тут ему не надо прилагать особых усилий.
— В самом деле?
— Да. Он привлекателен, только чем — не объяснишь… Девушки прямо липнут к нему. Есть в нем какое-то странно детское обаяние.
Я что-то не заметил, подумал Улофссон.
— Может, ты имеешь в виду другое — обаяние животной силы? — предположил Хольмберг.
— Пожалуй… Да, наверное, так и есть.
— И тебя тоже?
— Что «меня тоже»?
— Тянет к нему?
— Как бы не так! — отрезала Лиса Булин.
— О'кей. — Хольмберг пошел к выходу.
— Что он натворил? — спросила девушка, когда они уже были у двери.
— Что ты сказала? — обернулся Улофссон.
— Что он натворил?
— До смерти избил одну женщину.
— О-о… — Она зажала рот рукой.
— Вот так-то.
— Все равно его почему-то очень жалко, — помолчав, сказала Лиса.
— Материнские чувства? — съехидничал Улофссон, закрывая за собой дверь.
Девушка швырнула им вдогонку туфлю. Но туфля была матерчатая и, легонько ударив по стеклу, мягко упала на пол.
8
Высадив Хольмберга на Юлленкрокс-аллее и направляясь по Дальбюскому шоссе к дому, Улофссон уже не чувствовал усталости.
Наоборот, он отчаянно старался четко представить себе ситуацию, все взаимосвязи этого дела. Ни дать ни взять головоломка, в которой недостает деталей.
— Где же этот чертов преступник? — громко спросил он себя. — Ну-ка, скажи!
И включил радио.
Пела Эдит Пиаф, и от неподдельной грусти, Звенящей в ее голосе, сжималось сердце.
