— Ты, кажется, собираешься домой? — осведомился англичанин. — Я почту за честь тебя довезти. Но только прежде… — Он замялся, вздохнул, медленно возвел глаза к потолку, одним словом, старательно изображал нерешительность. — Не знаю, тебе это, должно быть, покажется бесцеремонным, но коль скоро я здесь и кто знает, попаду ли сюда еще… то, может, ты позволишь мне вновь взглянуть на полотна, что утоляли мою юношескую жажду прекрасного в те времена, когда я, нищий мечтатель, приходил сюда, чтобы соприкоснуться с вечным искусством.
Хотя Матильде всегда действовала на нервы напыщенность его речей, эта просьба ее почему-то тронула, и она согласилась «быть его гидом», как он сам выразился. Ее ничуть не удивил повышенный интерес художника к «пинакотеке» — так Локридж именовал коллекцию картин Нанни.
— Помнишь вот это? — спросил он, останавливаясь перед пейзажем Розаи. Он снял очки и чуть ли не носом воткнулся в картину. — Прелесть! Прелесть! Это я настоял, чтобы Нанни купил его у наследников того маклера из Компьобби! Они, бедняги, и не знали, что у них в руках, потому Нанни картина досталась практически задаром.
Матильда кивнула, хотя и не помнила ни картины, ни связанной с нею истории. А Джордж, сделал вывод, что уж коли Розаи сошел ему с рук, то и со всем остальным как-нибудь обойдется.
По возвращении Матильда обнаружила, что весь город только и говорит о последнем убийстве. Заразившись всеобщим любопытством, она принялась с жадностью читать все подряд, даже скандальную прессу, на которую раньше и не глядела. Теперь же любая обложка, любой заголовок, связанные с этим делом, привлекали ее внимание.
И в то же время она неустанно внушала себе, что волнения напрасны: приход полицейских свидетельствует лишь об их чрезмерном служебном рвении, а про скальпели наверняка она сама все напридумывала.
И пока Энеа метался между Нандой, англичанином и «толкачами» (теперь он лично приобретал товар для своей возлюбленной, чтобы та поменьше общалась с этими мерзавцами), Матильда занялась садоводством. Она не знала, зачем так радеет о будущем урожае, ведь сын не ест консервированных фруктов и овощей, да и сама она не большая их любительница. Когда урожай поспевал, она со вздохом укладывала в корзины оставшиеся с прошлого года банки и отдавала все сыновьям Саверии, просила только вернуть посуду. А затем принималась чистить плоды, готовить сиропы, надписывать этикетки с датой и содержимым каждой банки.
Август Энеа и Матильда обычно проводили в Виареджо — там, на берегу моря, у них была еще одна вилла. Ее, как и дом в Импрунете, тоже надо было осмотреть и проветрить. Но в нынешнем году Энеа заартачился, ссылаясь на то, что хотя клиентов в конторе поубавилось, но у него остались хвосты и он должен их доделать. К тому же неплохо бы поработать в библиотеке, продвинуть свое исследование о развитии романтизма в Богемии. Такое и раньше случалось: Энеа всегда был тяжел на подъем, но так или иначе Матильде удавалось его уломать, поэтому отказ сына не очень ее встревожил.
С начала лета Нанда была какая-то взвинченная. Еще бы — время отпусков, с товаром перебои, а если и удается достать, то самого низкого качества. Она тоже стала поговаривать о том, чтобы куда-нибудь уехать с друзьями, к морю, например, или в горы.
Если б ему сказали, что в своем отношении к Нанде он похож на мнительную мать, Энеа бы только отмахнулся. Ничего подобного, все идет нормально, его подопечная скоро излечится от пагубного пристрастия. Конечно, кризисы неизбежны, но Энеа твердо верил, что их удастся преодолеть. С другой стороны, он так привязался к Нанде, что уже не мыслил своего существования без нее.
А Нанда все больше нервничала: целыми днями пропадала где-то, при встречах раздражалась по каждому пустяку, но, стоило Энеа угрюмо сдвинуть брови, тут же меняла тон, усаживалась к нему на колени, принималась ластиться, и он пьянел от возбуждения. Нанда не отличалась особой изобретательностью в любовных играх, видно было, что все это она делает через силу, но Энеа был нетребователен.
Однажды ночью он не мог уснуть от смутной тревоги. Не в силах заглушить ее, оделся, выскользнул потихоньку и бросился на улицу Ренаи. Как он и ожидал, Нанды не оказалось дома. Энеа сел на ступеньку у парадного и прождал до рассвета. Наконец она появилась вдали; он сразу узнал ее по расхлябанной походке и почувствовал одновременно ярость и облегчение.
