Понимаешь, меня тревожил не сам факт, что я что-то помню или не могу забыть, а то, что меня к этому принуждают. Ко всему прочему речь шла о еще не всплывшем воспоминании. Оно казалось даже страшнее Захира, который обладал хотя бы одним зловещим преимуществом — реальностью своего существования.
Призыв «забывать нельзя» остался самым сильным стимулом для моих мыслей и действий и после встречи с Эстер Симони; этот стимул, как ты увидишь дальше, очень скоро дал свои плоды, возможно чисто биохимические.
От Эстер я вышла в полном смятении чувств. У меня в голове проносились различные идеи; сначала они складывались в стройную картину, затем начинали противоречить друг другу и расходиться в стороны — в общем, никакой ясности.
Всего двенадцать часов назад я как дура поверила, что игра Каллигари соответствует ее истинным устремлениям. Ты не раз говорил мне, что я наивная: так прямо и слышу, с каким раздражением ты меня отчитываешь. Разумеется, Бона могла торжествовать, увидев, как я попалась на ее приманку. Ты совершенно прав, это была всего лишь маска, жалкое дешевое кривлянье, но именно оно и повергло меня в такое изумление! Если хорошенько припомнить, то все: одежда, освещение, реплики — было срежиссировано специально для меня, так как один из них троих (она или два моих компаньона, два ее любовника, по сути, ей принадлежали 66% уставного капитала!), кто-то из них знал, что я рано или поздно окажусь у нее и начну задавать вопросы. И я, как бы цепляясь за факты, а не за видения, я заслушалась ее циничными рассказами об их жизни втроем и едва ли не преисполнилась сочувствия к ней — девушке с небольшим талантом, но большими амбициями, одной против хищного старика и сломленного неудачника.
А теперь нужно взять в расчет еще и Пасту; трио становилось квартетом, держащимся на мелочном расчете и алчности.
Но понимаешь, я не могла взять в толк, каким образом интрига, выстроенная из-за денег, может быть такой подлой, приобретать такие коварные, тщательно разработанные, прямо-таки маниакальные формы. Скорее уж, это походило на плод логических изысканий одинокого разума, сжигаемого давней и глубокой ненавистью, на хитрость безумца, который хочет выставить свое безумие как нечто настолько естественное и осязаемое, что я немедленно должна им заразиться.
Конечно же, безумие Боны Каллигари могло выражаться не только в переодеваниях, но и в ненависти по отношению ко мне. Вполне вероятно, свой коварный план она разработала без сообщников, не допуская подражательности и половинчатости. А могла и привнести свою жестокость в заговор мужчин… В таком безумном контексте все казалось возможным.
Впрочем, стоит ли объяснять тебе, почему до сих пор у меня складывался другой образ безумия, а все остальные улики и подозрения отходили на второй план?
Леденящее бешенство Джо Шэдуэлла воспринималось как отражение тщательно сооружаемой вокруг меня ловушки; причем тот, кто ее расставлял, узнавал себя и хотел быть узнанным именно в Джо. Он действовал с наглостью преступника, добиваясь крайних последствий своего безумия: ведь у его двойника в итоге все-таки хватило смелости открыться.
То, что происходило между экраном и залом, между лицом и голосом во время кошмарной сцены удушения, утвердило меня в мысли: это было подлинное разоблачение.
Я знала, что распаленное безумием лицо Джо, безжалостное и все же какое-то искусственное даже в момент совершения преступления, будет меня преследовать, пока мы не доберемся до самого конца. Оно будет стоять передо мной (не только благодаря внушению, но и, увы, в силу обстоятельств), поделенное на множество колец и постоянно укрупняющееся во всех своих чертах и выражениях: разнообразные, но всегда узнаваемые портреты, которые нельзя забыть. А его голос мог в любой момент настичь меня и прошипеть в ухо новую угрозу. Он простирал свои когти, вел остервенелый подкоп, провоцируя глубинные изменения, ведомые только мне, в то время как на поверхности, в мире отполированных оболочек, ровным счетом ничего не происходило.
— «О Боже! Прости меня, любовь моя! Я знала, что-то щелкает у меня в голове вот уже несколько дней, но в этом аду, в этой борьбе за достоинство… Да, я в конце концов подпишу контракт на «Пармен», но только на определенных условиях… Ну конечно же, Эстер мне говорила, что ты должна ей позвонить… И все моя рассеянность! Прости, пожалуйста, надеюсь, ничего срочного там не было?»
