— Пойдешь снова к Коламеле? — спросил он после долгого молчания.
— Не знаю, — ответил Энеа. — Я как-то не думал об этом.
Они шли по бульвару Вольта в сторону города. То и дело их обдавало брызгами из-под машин. Прохожих почти не было, только парень в красно-желтой синтетической куртке с капюшоном обогнал их, торопясь к автобусной остановке.
— Зато твоя мать об этом мечтает, — сказал Локридж. — Но я бы на твоем месте хорошенько подумал. Не тот ты человек, чтоб просиживать штаны за столом. Хочешь знать мое мнение? Тебе надо быть независимым и заниматься исключительно тем, что тебя интересует. Жизнь одна, другой не будет. А бо́льшую часть своей ты уже прожил. В твоем возрасте нельзя расходовать время понапрасну, надо наслаждаться каждым днем, как будто он последний.
Энеа остановился и посмотрел на него так, точно англичанин свалился с луны.
— Ну почему, я с удовольствием работал у Коламеле, — сказал он, пожимая плечами. — А как жить теперь и чем заниматься, мне все равно. Пока была жива Нанда, я все думал, что мы поселимся где-нибудь вместе. Хотел даже просить Саверию, чтобы насовсем переехала к маме. А теперь какая разница, где жить и с кем. Теперь для меня проблема — стоит ли жить вообще.
Утром Матильда поглядела в окно и увидела на холме возле ограды Фьезоланского аббатства цветущий миндаль. Несколько секунд она завороженно смотрела на это белое чудо. Вот и зима прошла, а она и не заметила.
Потом позвала Саверию и сказала, что с понедельника надо заняться генеральной уборкой. Пора вычистить оконные стекла, да и рамы неплохо бы покрасить; в комнатах скопилась пыль. В довершение всего необходимо пополнить запасы продовольствия — в ближайшие дни Матильда договорится об этом с бакалейщиком.
Две недели они со служанкой наводили в доме блеск. Выставили на улицу матрасы, повесили сушить одеяла, в саду на траве расстелили ворсом вниз ковры. Теперь в комнатах и в кухне царила больничная чистота; везде пахло воском и нашатырным спиртом. Лишь комнаты над оранжереей остались неохваченными.
— Спросите синьора Энеа, когда лучше убраться у него в кабинете.
Тон Матильды не допускал возражений, но Саверия отозвалась именно так, как предвидела хозяйка:
— А почему бы вам самой его не спросить? Вы же знаете, что мне он ни за что не разрешит входить в свой кабинет.
— А вы все-таки спросите.
Энеа, разумеется, отказал, и Матильде пришлось вмешаться:
— Энеа, в кабинете и мастерской надо сделать уборку. Пойми, это необходимо. Представляю, сколько там пыли! И камин наверняка забит золой. Ведь ты скоро не сможешь открыть ни одной книги — так они пропитались сажей.
— Мама, прошу тебя, оставь в покое мой кабинет. Я там один, и мне ничего не нужно. — Он устало поднял на нее свои голубые глаза. — Я сам проветрю и вытру пыль.
Матильда прекрасно понимала, что ничего этого он не сделает, однако спорить не стала: лучше не форсировать события. Кризис, который переживали они оба, должен был разрешиться сам собой.
Через какое-то время Энеа снова стал уходить из дому по утрам, ровно в восемь пятнадцать, как раньше, когда был на службе. Но Матильда знала, что у Коламеле он больше не появлялся. Возвращался он только к ужину, а ночи проводил в комнатах над оранжереей. Она, как обычно, прислушивалась к его шагам наверху или на лестнице, если ему надо было спуститься в кухню или в туалет.
Изредка он выезжал и на мопеде, после одиннадцати вечера. Тогда Матильда не засыпала до его возвращения, коротая время над книгой или перед телевизором, пока не услышит скрип калитки и хруст гравия под колесами мопеда.
Локридж к ним не заходил, да и все остальные словно забыли о них. Раз или два звонил Доно — справлялся о здоровье Энеа. Матильда рассказала, что на сына вдруг напал волчий аппетит. То и дело подходит к холодильнику, что-то жует, и карманы у него вечно набиты печеньем и конфетами.
— Это плохой признак, — встревожился Доно. — Пошли-ка его ко мне.
Еще звонил Андреино Коламеле. Матильда обрадовалась, хотя и чувствовала неловкость оттого, что долго не давала о себе знать.
— Энеа приходит в себя. Медленно, но приходит, — сообщила она нотариусу.
