Несколько дней спустя он соизволил дать объяснение своим отлучкам в выходные. У него якобы под Флоренцией живет друг (имени не назвал) и ему очень нравится у него гостить, потому что «там свободно».
Матильда спросила, отчего же он тогда не ездит в Импрунету, ведь раньше ему там нравилось.
— Это совсем не то, — покачал головой Энеа. — Мой друг живет в крестьянском доме, и рядом гумно… — Он так посмотрел на нее, словно ждал, что она поймет.
В вечер убийства по телевизору показывали довольно смешную комедию. Когда фильм закончился, Матильда потушила свет, легла и заснула, не успев даже прочесть до конца молитву. Но сон ее был неглубоким. Энеа наверху отодвинул стул, и она, вздрогнув, открыла глаза.
На ощупь отыскала будильник и, щурясь, посмотрела на светящиеся стрелки.
Десять минут первого.
Как странно! Ей казалось, она проспала всю ночь. Поднесла часы к уху: может, остановились? Нет, будильник мерно тикал. Отчего же она так внезапно проснулась?
Ах да, пришел Энеа.
Будильник так и остался в руке. Матильда подняла голову, стала прислушиваться. Он снова открыл дверь кабинета, спускается по лестнице. Как всегда, медленно переставляет ноги, прежде чем перенести на них тяжесть тела. Дверь на кухню отворилась почти бесшумно. Но Матильда уже изучила каждое движение сына, и ей не нужно было угадывать, где он сейчас. Вот он вышел в коридор из маленькой гостиной, вот едва слышно шаркнул по коврику перед комнатой матери, а теперь выскользнул через главный вход на аллейку. Как ни старается, а гравий все равно хрустит.
Матильда сбросила простыню и, сжав на горле воротничок ситцевой рубашки, стала у окна. Сквозь планки жалюзи ей были видны только ноги Энеа — словно две большие колонны перед воротами. Он почему-то очень долго там стоял, и Матильда про себя молилась, чтобы передумал, не ходил, куда собрался. И уже когда ей показалось, что молитва услышана, ворота вдруг застонали, открываясь, и ноги двинулись по направлению к городу.
Матильда вернулась в постель, в темноте облокотилась на спинку кровати орехового дерева. В горестных мыслях она потеряла счет времени, и когда на аллейке снова раздались шаги, за окном уже светало.
Энеа сразу поднялся на второй этаж, уже не заботясь о том, что наделает шума. Какой-то нетяжелый металлический предмет выскользнул у него из рук и упал на пол.
Будильник показывал только половину восьмого, а Матильда была уже одета. В восемь Энеа появился в столовой. Она взглянула и ужаснулась: воспаленные глаза, ввалившиеся щеки, сидит, тупо уставившись в чашку с молоком. За все время не произнес ни слова, лишь на пороге пробормотал что-то вроде прощания.
На сей раз она твердо решила осуществить свое намерение и подняться в комнаты над оранжереей. Она сделает это сразу после ухода Саверии, до того как сын вернется к ужину.
Комнаты над оранжереей не давали ей покоя с того дня, когда их посетили Локридж и его дружок. Наверняка, думала Матильда, тут дело нечисто. Теперь все детали обстановки приобрели в ее воображении искаженно-устрашающий вид. Стол рисовался ей длинной корабельной палубой, теряющейся в перспективе, груда книг на полках — высокой и узкой бойницей, сквозь которую Энеа пролезает с трудом; даже скопившаяся повсюду пыль представлялась липкой и противной на ощупь.
Весь день она собиралась с духом перед предстоящим вторжением. Часов около пяти Саверия, буравя ее своими черными глазками, спросила, не нужно ли чего-нибудь. Матильда велела ей сварить кофе, но даже не притронулась к нему.
Наконец она отпустила прислугу. На улице быстро темнело, как будто на мир спускалась свинцовая завеса. Матильда поднялась, заперла оба входа, причем в парадной двери оставила ключ, чтобы Энеа, если придет пораньше, не смог сразу открыть.
Затем сняла с гвоздя висевшие на буфете ключи от верхних комнат и решительно направилась по коридору к лестнице. Вставила в скважину ключ побольше; замок едва слышно щелкнул (Энеа его часто смазывал), и дверь мягко отворилась.
Так уж повелось в доме, что эта дверь всегда была заперта. Зимой — чтоб не студить помещение, весной и летом — от сквозняков. Когда же Энеа, словно огромный муравей, обосновался над оранжереей, перетащив туда все вещи, то и он не нарушил этой традиции: должно быть, оберегал свое логово от посторонних глаз.
