Сердце у американиста Бонетто бешено застучало, внутри что-то словно оборвалось. Кто мог звонить в такое время, в воскресенье утром? Только отец с матерью. Наверно, они по каким-то причинам вернулись из родного селения раньше времени. А ведь он провел ночь на их супружеском ложе. Он неловко соскочил с постели и кинулся надевать брюки, которые вечером бросил прямо на пол. Под ними валялся ажурный лифчик.
— Черт побери! — выругался Бонетто.
Он поднял лифчик и посмотрел на него в полнейшем отчаянии. По размерам вполне годится для верблюдицы. А она вот уже полчаса сидит в ванне. И чего она так долго моется?! Была бы она готова и одета, помогла бы ему побыстрее застелить постель. (Правда, неизвестно, умеет ли она это делать!) Тогда бы она забежала в его кабинет, схватила первую попавшуюся книгу и вполне сошла бы за его старую американскую приятельницу, которая приехала в Турин и неожиданно заскочила к нему в гости. Его родные, люди простые, доверчивые, ничего бы не заподозрили, мать тут же отправилась бы в кухню готовить…
Звонок зазвонил снова, настойчиво, угрожающе.
— Damn! — чертыхнулся американист Бонетто, судорожно натягивая брюки. — Damn! Damn!
Он со злостью поправил подушку и, обнаружив под ней женские трусики, застыл в неподвижности, охваченный паникой и в то же время испытывая сильнейшие угрызения совести. Нет, мать с отцом этого не заслужили. Они всем жертвовали, лишь бы он закончил университет, а он им нанес такую обиду. О’кэй, они люди старомодные, с предрассудками, супружеская постель для них почти святыня. Конечно, они преувеличивают, но все-таки приехать из Пьосаско и увидеть, что их privacy, интимный уголок, осквернен сыном, не слишком приятно… Что он им теперь скажет? Как выдержать горестное восклицание матери и угрюмый взгляд отца, который, если бы мог, отхлестал бы его, как в детстве, ремнем?
Он выронил трусики, и они плавно, словно осенний лист, опустились на пол. И в тот же миг понял, что зря испугался. Это не они. У них есть ключи, и они вошли бы без всякого звонка. А все его необузданное воображение…
Повеселевший, приободрившийся, он, даже не надев мокасины, легким шагом направился в прихожую.
Кто же это, черт возьми, мог быть? Кто позволил себе такую наглость — настойчиво звонить ему, да еще воскресным утром?!
Принесли телеграмму?
От Марпиоли?
Соответствующим образом проинформированный молодым Дарбезио о его лекции в пятницу, Марпиоли посылает ему телеграмму с трусливыми намеками или с грубыми угрозами. В обоих случаях будет над чем посмеяться.
Американист Бонетто нетерпеливо распахнул дверь и увидел в полутьме лестничной площадки не человека, а светящуюся надпись, которая то зажигалась, то гасла: «Police, police» — полиция, полиция.
Бонетто, ослепленный, попятился назад, и вчерашний полицейский с черными усами переступил порог.
— Доброе утро, профессор, — сказал он. — Простите, что беспокою в столь ранний час. Я случайно проходил мимо и решил заглянуть к вам на минутку. Я надеялся, что застану вас дома, и, к счастью, не ошибся.
Ах случайно! — с тоской подумал Бонетто, вымученно улыбаясь полицейскому. Какая бесцеремонность, какой произвол. Он специально пришел рано утром, чтобы застать меня врасплох и запугать, проклятый фараон! Они все такие, подлые pigs — свиньи. А этот сыщик своим медовым голосом и вкрадчивыми манерами сразу поставил его в невыгодное положение. С усмешкой посмотрел на его потную тенниску, на голые ступни ног, на незастегнутые брюки.
Под этим испытующим взглядом американист Бонетто похолодел. На него подуло вдруг ледяным ветром истицы, неумолимо разметавшим все листики и веточки, которыми он прикрывался от житейских бурь. Теперь обнажился ствол, черный, голый, внушавший ему дикий страх.
Американист Бонетто наклонил голову и хрипло произнес:
— Прошу вас, садитесь.
Никто, понял он с ужасающей ясностью, никто даже пальцем не пошевельнет ради него, ни один человек не напишет гневного письма в газету, никто не станет собирать подписи, никто ни в одной стране не возмутится, никто не проявит даже интереса к его делу. Потому что он ноль, жалкий человечек, замешанный в прескверную историю — в такие истории лучше не попадать. Так все и будет: маленькая фотография в отделе уголовной хроники, слезы родителей и родственников, куча денег на адвокатов, злобные сплетни студентов и коллег… А если кто и окажется в центре внимания, так это Марпиоли! Лицемерно изображая изумление, недоверие, наконец жалость, тот сполна насладится его позором.
