Современный финский детектив - страница 114

На этом текст заканчивался. Ясное и недвусмысленное признание. Внизу стояли дата и подпись Анникки Ваденблик.

Молча я протянул документ Палму. Он начал медленно читать. А я новыми глазами посмотрел на майора Ваденблика. Твердое лицо, жестокие глаза. Увы ему! Современный мир не терпит гордецов, наперекор всем живущих по своей воле. Сплетни, зависть, клевета. В конце концов, что я знаю о майоре Густаве Эрике Ваденблике? А он, что ни говори, отличился на войне, имеет много наград, восстанавливает обветшавшее родовое имение…

Майор сидел за столом, не подымая глаз. Мужественный человек, скрывающий свои чувства. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Пока Палму читал, он аккуратно повесил на место вычищенное ружье и достал карабин. Но разбирать его не спешил, просто положил на стол перед собой. Бывают такие тяжелые минуты в жизни… Хотя тогда я еще не подозревал, какой тяжелой окажется эта минута для майора.

Палму наконец дочитал, сложил бумагу и с отсутствующим видом сунул ее во вскрытый конверт. Наморщив лоб, он уставился в пол. Попытался затянуться, но трубка его совсем погасла.

— Это ее собственная подпись, можете не сомневаться, — язвительно заметил майор, прервав молчание. — У вас наверняка есть графолог — проверяйте! Это вы, проклятые ищейки, довели Анникку до самоубийства! Я любил ее. Берег и взял бы все на себя и никогда никому не показал бы эту бумагу!

— Да-да, это полное признание, — благожелательно согласился Палму. — Однако вы забыли о фундаменте. — Майор шевельнулся и взял со стола карабин. Палму тем временем продолжал: — Я говорю о краеугольном камне, который строители по глупости заложили в основание. Мы ведь ищейки, майор!

И Палму беспечно наклонился, чтобы выбить трубку о каблук. В ту же секунду карабин в руках майора выстрелил. Пуля пролетела над головой Палму ровно в том месте, где только что находился его лоб. Раздался сухой щелчок: пуля угодила в дерево.

В следующую секунду я выхватил свой пистолет и держал его наготове. И при первой попытке майора перезарядить ружье, я выстрелил ему в локоть. Для меня было очевидно, что было совершено покушение на жизнь комиссара, хотя я, клянусь, ни сном ни духом не ведал, что Палму такого уж особенного сказал.

Майор Ваденблик даже не охнул. Он просто выпустил из рук карабин и зажал локоть.

— Какого черта! Вы что — с ума сошли?! — рявкнул он. — Это нечаянный выстрел! Кто-то оставил ружье заряженным. Или этот негодник трогал мое оружие, хотя ему строжайше запрещено… — Он осекся и медленно повторил: — Или этот негодник трогал…

Вдруг, словно подброшенный какой-то силой, он выпрыгнул из кресла. Расширенными глазами он уставился на запертую дверь. Мы, трое, тоже повернулись и посмотрели. Миновавшая Палму пуля угодила прямо в нее и оставила там уродливую дырку.

Майор медленно, как во сне, двинулся к двери. Его раненая рука плетью висела вдоль тела. Мы поднялись следом. По-прежнему так же медленно он повернул в замке ключ и открыл дверь. На полу в коридоре лежал двенадцатилетний Эрик Ваденблик, сын своего отца, — с пробитою пулей головой. Висок был раздроблен и залит кровью. Он не успел даже вскрикнуть. Майор рухнул на колени.

— Мой мальчик! — простонал он.

Он попытался встряхнуть сына, потом прижал его безжизненную голову к своей груди. Несгибаемый майор низко наклонился над ребенком, и слезы закапали из его глаз. Майор Густав Эрик Ваденблик плакал. Может быть, впервые в своей взрослой жизни. Впрочем, этого знать я не мог.

Но плакал он недолго.

— Ну, смотрите, чего вы добились! — прошептал он с искаженным от горя и ненависти лицом. — Помогайте!

Он не мог сам поднять мальчика. Я взял его на руки и перенес в зал на диван. Помочь ему уже никто на земле не мог, но Кокки все же позвонил по телефону и вызвал муниципального врача. В любом случае тот требовался майору — чтобы заняться его локтем. Портреты предков с равнодушными лицами взирали на нас со стен.