— Вы лжете, Искренов. Ваша бывшая секретарша призналась, что деньги предназначались ей. Вы непрерывно себе противоречите.
— Ничего подобного. Возможно, я и обещал ей эту сумму, но она не получила бы ее в тот вечер. К тому же Цветана тоже была приглашена в бар.
Он курил спокойно, невозмутимо, словно мы сидели в открытом кафе перед отелем «София» и гадали, чем бы нам заняться. Искренов взирал на меня с иронической усмешкой и почти нежной грустью. Он действительно был умный и собранный человек и не скрывал своего ко мне сочувствия, что меня бесило.
— Я сознательно умолчал о шестой случайности. Сейчас я ее открою: в тот достопамятный день, между семнадцатью и восемнадцатью часами, вы тоже посетили Безинского.
— Это не реально, гражданин Евтимов, у меня нет двойника. Я кое-что читал о душевной раздвоенности человека, но только не о физической. Тринадцатого февраля, с половины третьего до семи вечера, я неотлучно присутствовал на переговорах с Пранге.
— И все же вы покинули «Лесоимпекс» и буквально за пять минут (я засекал время с помощью часов) добрались до Безинского. Он с нетерпением ожидал вашего появления, поскольку именно в этот день вы обещали сообщить о своем окончательном решении. Ваша супруга нашла Безинского «злым и торжествующим», а остальные свидетели утверждают, что он казался нервным, взвинченным и торопился их выпроводить. Этот еще пока здравствующий юноша сказал также вашей супруге: «Я надеюсь, что Рогоносец придет!» — у него вошло в привычку так вас величать. Ваш разговор с ним был коротким и неприятным. Безинский заявил, что не желает больше ждать и что пришла пора поделиться с ним вашей «свободой». Он понимал, что тринадцатое февраля действительно решающий день, потому что Пранге все еще находился в Софии и в случае необходимости органы госбезопасности могли бы задержать вместе с вами и его — как свидетеля. Покер знал, что Пранге вылетает из Софии в Вену четырнадцатого февраля послеобеденным рейсом. Именно поэтому вы были особенно раздражительны.
— Ваши логические доводы любопытны, но несостоятельны. А ваши предположения не подкреплены ни одним доказательством.
— Я стараюсь быть последовательным, Искренов, а доказательства услышите позднее. Вы упрекнули Безинского в бездушии, в пьянстве и предложили ему выпить две таблетки загадочного «синофенина». Обещали, что вернетесь в половине восьмого и вместе отправитесь за золотым руном, спрятанным под верандой на вашей даче, и там, вместо соленых огурчиков, отведаете салат из свежих долларов. Безинский принял синофенин и...
— Вы не знали Безинского, гражданин Евтимов, он был коварным и подозрительным человеком.
— Вы правы, Безинский был подозрителен. Он не только вам угрожал, но и остерегался вас.
— Тогда как вы объясните факт, что он беспрекословно принял неизвестное ему лекарство?
Я наслаждался тишиной, воцарившейся в кабинете. Я тоже не терял времени даром: в последние бессонные ночи я размышлял не только над философией Искренова, но и над вещами практического свойства.
— Ваш вопрос оправдан, но у меня есть ответ... Все дело в табакерке, Искренов.
— Какой?
— Серебряной, фамилии Розенкрейцер, с выгравированными на ней оккультными знаками. Я имел в виду именно ее. Вы сами сказали, что эту потемневшую от времени вещицу вы постоянно носите с собой, и признались, что издавна в ней держите успокоительные таблетки. Безинский знал о ней — он хорошо изучил ваши привычки. Тринадцатого февраля в табакерке сердцевидной формы лежало только четыре таблетки; две из них, оказавшиеся безобидным рудотелем, вы приняли сами... У Безинского не было выбора. Привычным жестом вы отпили воды из стакана, после чего передали его Безинскому, и тот не обратил внимания на форму и цвет двух оставшихся таблеток. Он тоже хотел успокоиться — его ожидал триумф. К сожалению, он успокоился навсегда.
Искренов нервно загасил в пепельнице сигарету: он пришел в смятение, руки у него дрожали. Я ликовал, я выбил его из седла. Мой богатый многолетний опыт подсказывал, что он вот-вот сломается.
— Это словесное трюкачество, товарищ Евтимов. Какое титаническое воображение! Клянусь памятью моей матери, я восхищен вами! — Его голос утратил свойственную ему мелодичность и дрожал. — Даже если все это абсурд, я готов признать достоверность вашего рассказа, если сумеете доказать, что я действительно выходил из «Лесоимпекса».
