Оставалась ещё маленькая вероятность, что Славка ошибся, что это вовсе не тот джип, что он, вжившись в образ блондинки, нафантазировал, преувеличил и перепутал.
Орлик дёрнул дверь на себя, она оказалась открыта: какой дурак будет запирать машину в собственном гараже?..
В салоне, на переднем сиденье, небрежно скомканные лежали его вещи – джинсы, майка, и даже мобильный, который он зачем-то отдал девице, откомандировавшей его на похороны своей троюродной бабки. Чтобы удостовериться, чтобы не дай бог не напутать, Славка понюхал шмотки. Они пахли его дешёвым парфюмом, его потом, его общагой, и его приключениями.
– Чёрт… – Славка попытался не выдать – нет, не удивления! – удара в самое сердце.
Значит, девица-блондинка, красавица – его надула?! Она не уехала к своему эпизодическому таланту Карпову, а находится где-то в доме, иначе как этот джип оказался в подземном гараже?..
Мозги закипали от невероятных догадок и мыслей, кровь стучала в висках, а грудь впервые в жизни сдавило сердечной болью.
– Ты не знаешь, чья это машина? – дрожащим голосом спросил он у Лидии.
– Понятия не имею. А зачем тебе? Тут какие-то мужские шмотки…
– Я знаю! – вдруг вмешался Феликс Григорьевич. – На этой тачке Ида раз в месяц приезжала ко мне с огромным тортом и бутылкой вина, называя это «сестринским визитом».
– Сама?! – поразилась Лидия. – За рулём?!
– Нет, конечно. У неё был водитель «по вызову» – Григорий, кажется, симпатичный такой брюнет лет сорока. Ида с ним страшно кокетничала!
То, что Ида Григорьевна раз в месяц приезжала с тортом, вином и брюнетом, ничего не объясняло Славке, и он еле справился с порывом заявить прямо здесь и сейчас, что он не внебрачная дочь Суковатых, а обладатель этих брутальных мужских вещей. И предъявить этому веские доказательства…
Он еле справился с этим порывом, ценой прикушенного до крови языка и сведённых в судороге кулаков.
– И чего ты так разволновалась? Ничего не вижу тут интересного, – Лидия оглядела гараж, в котором кроме «Лэндкруизера» не было ни одной машины.
– И… я … не вижу… тут ничего… интересного… – деревянным языком произнёс Славка.
– Ты побледнела! Тебе нужно на свежий воздух!! – Лидия нажала на стене какую-то кнопку, и автоматические ворота медленно поползли вверх.
Славке действительно нужно было на свежий воздух, поэтому, поднырнув под массивную створку, он помчался по длинному, плавно поднимающемуся вверх тоннелю. Тоннель вывел на тыльную сторону дома, куда не выходило ни одного окна, ни одной двери. Стена была ровная, словно крепость, а вдоль дороги, ведущей в подземный гараж, росли густые, ровно подстриженные кусты.
Славка упал на землю, под куст, вдохнул в грудь ночной воздух, в котором дневной духоты было больше, чем ночной прохлады, посмотрел на далёкие равнодушные звёзды и… зарыдал.
В женском платье это было не стыдным. В женском платье это было естественным и доступным, как почесаться в том месте, где возник зуд.
Слёзы градом бежали по Славкиным щекам, скатывались на землю, удобряя кусты, а он думал, что не плакал со времён своего несчастного, бесприглядного, неухоженного младенчества.
В какую историю он влип?!
Никакой логике, никаким просчётам и объяснениям события, происходящие с ним, не поддавались.
А, может, он просто недоученный дурак, и кто-то играет с ним, как со слепым котёнком?!
Вот почему одним всё – и образование, и воспитание, и деньги, и хорошие гены, (гены – это особенно важно, верил Славка даже важнее, чем деньги); а другим – шиш без красной икры?!
Его родители наверняка были алкоголики, наркоманы, воры, а, может, и того хуже, хотя, что может быть хуже, Славка не знал. Он не пил-не курил, оттого, что боялся дурной наследственности, этих самых «генов», которые могли пустить его жизнь уж совсем под откос. Воровал Славка большей частью от скуки и для романтики, а не по велению испорченной натуры или из желания обогатиться…
Жил себе, никого не трогал, имел скудные развлечения, скудные деньги, символическое жильё, рабочую профессию и неопределённые перспективы, и вдруг – на тебе! – оказался тупой, безвольной игрушкой в чьих-то руках. Поймать бы за наглые пальчики эти самые руки… И в тисочки бы их слесарные, чтобы перстенёчки в крошево, чтобы косточки захрустели, чтобы поняли – нельзя обижать обиженных. Нельзя экспериментировать над сиротами, за которых и заступиться-то кроме старенькой Марьи Вольфрамовны некому.
