Прикладными поделками я занимаюсь исключительно ради заработка и при их издании всегда пользовался псевдонимом Стас Хлебалов (каково, а?), но не потому, что их стыжусь. Что на пользу людям, то и хорошо, но все же мои амбиции простирались дальше, чем «Пчелиный рой как метафора современности». В былые годы я написал две книги, художественные биографии Александра Васильевича Суворова и некоего князя Волынского, фигуры настолько демонической, что о нем почти не осталось упоминаний в методологической литературе новых времен. На каждую из этих книг убухал по пятку лет напряженной, счастливой работы, и нынче, когда бываю в гостях и вижу на книжной полке два толстых, суровых тома, мое сердце теплеет, как от дуновения майского ветерка. Без лишней скромности скажу, уверен, это то, что останется после меня — детям или кому другому, не столь уж важно.
Замысел новой книги из этой серии, об одном из ближайших сподвижников декабриста Муравьева-Апостола, некоем поручике Сухинове из худого рода, чье дворянство было сомнительно, не осуществлен и на треть. Собрано много вспомогательного материала, несколько общих тетрадей заполнено набросками, сюжетными разработками глав, биографиями персонажей, но все это лежит мертвым грузом и не оживет, не заговорит, пока в моем воображении не зазвучит музыка будущего текста. Только тогда начнется настоящая работа, а может быть, и не начнется вовсе, к чему я все более склоняюсь. Повторяю, я не художник, скорее, литературный ремесленник, и чтобы создать что-то достойное, мне необходима уверенность в том, что сей труд понадобится кому-то, заинтересует кого-то уже сегодня, а не в далеком прекрасном будущем. Заведомая невостребованность угнетает меня, мешает развиться творческому импульсу. На книжном рынке, где романы о безумных страданиях бывалых проституток начисто вытеснили поэзию и классику, история бедного поручика, воспылавшего жаждой свободы, может привлечь внимание разве уж какого-нибудь совсем высоколобого дорежимного пенька, у которого не окажется денег, чтобы купить эту книгу…
Когда я проснулся, Полины уже не было. Я походил по квартире, потыркался по углам и не обнаружил никаких ее следов. Можно было считать, что вчерашний день мне привиделся, если бы не похмельная ломота и какое-то стойкое ощущение приблизившейся опасности. Да еще приятная пачечка стотысячных купюр в кармане пиджака, брошенного почему-то на пол.
Приведя себя в порядок и напившись чая, я попытался работать, но сосредоточиться не смог. Чудные ночные видения одолевали меня, и спасения от них не было. Полина не оставила даже телефона, но видения были столь остры, терпки, что казалось, она по-прежнему здесь, может быть, где-то прячется, и в какой-то момент это ощущение стало настолько реальным, что я побежал в ванную, посмотреть, нет ли ее там. Там ее, разумеется, не было, но вдобавок нигде не было и кота Фараона. Он отсутствовал третьи сутки, а это даже для него, ходока и мизантропа, предельный срок.
Удрученный и с робкой мыслью, что, возможно, следует похмелиться, я вышел на улицу. День, как и накануне, был солнечный, светлый, с шорохом капели, с трепетом теплого воздушного марева, и приятно было увидеть, что инженер Володя, мой добрый друг и собутыльник, находится на своем рабочем месте — с отрешенным видом прохаживается возле зеленого «жигуля», точно нацелился его угнать. Но машина была его собственная, на ней в трезвые дни он «бомбил» улицы Москвы, чем в основном зарабатывал себе на жизнь в последний год. Я подошел и пожал ему руку.
— Володь, Фараона не видел? Третий день где-то шляется.
— Господин Коромыслов, — учтиво ответил инженер, — если вы хотите, чтобы я отыскал вашего вшивого кота, купите для начала хотя бы пива.
— Ты что же, совсем обнищал?
— И, если можно, попрошу без хамства.
Дружной парой мы поперлись в ближайший ларек. Инженер Володя, Владимир Владимирович Пресняков, в прежней жизни был обыкновенным гением, очень рано защитил докторскую, был автором двух-трех крупных изобретений и чуть ли не лауреатом Ленинской премии (в группе ученых), но когда «оборонку» разогнали, остался совершенно на бобах. В Америку, как многих, его не взяли, или он сам не захотел (его версия), ишачить на какую-нибудь коммерческую фирму ему не позволяла натура, вот он и мыкался неприкаянным от ларька до машины, день за днем привыкая все к большим дозам спиртного. Ситуация его жизни отягощалась тем, что на нем висела семья, состоящая из жены, старой больной тещи и двух пацанят-погодков — десяти и одиннадцати лет.
