Прошлой осенью дожди зарядили необычно рано, лило без перерыва месяц или полтора. Страна жила вестями с хлебного фронта — с целины. Игорек, едва разговор зашел о близком деле, забыл свою стеснительность. В его рассказе ни разу не проскочили нынешние модные словечки «ишачить», «вкалывать», хотя, судя по всему, военные водители полной мерой хлебнули, что значит каждый рабочий час, каждый кузов. Вывозку хлеба на элеваторы Игорек называл эвакуацией, надоевшее ненастье — грозовым фронтом. О небывалых трудностях уборки он говорил как обстоятельный хозяин, знающий цену хлебу — основному достоянию народа.
Разговаривая с ним, Степан Ильич завидовал: «Что же Василию не быть таким здоровым? В нашем возрасте все здоровье от детей».
— Вот спать, наверное, хотелось? — спросил он.
Игорек не удержался от вежливого пожатия плечами:
— На таких дорогах разве уснешь? Наказанье, а не дороги!
— Грязь?
Игорек снисходительно усмехнулся:
— Асфальта пока нету.
— Сапоги надо. Без сапог нельзя.
— У меня есть.
— Там оставил? — спросил Степан Ильич.
Игорек удивился:
— Не возить же взад-вперед!
— Значит, едешь… — раздумчиво проговорил Степан Ильич. — Окончательно решил?
Ответил Игорек без слов, одним слабеньким пожатием плеч и своей бесконечно застенчивой улыбкой: надо.
— А то остался бы? В институт бы поступил, дома пожил. Тут отец с одним уже говорить пробовал.
Видно было, что разговоры эти парню надоели.
— Дядь Степа, зачем принудиловку-то делать? Какой из меня учитель?
— А кем бы ты хотел быть? За два-то года можно было решить.
— Если честно, сам еще не знаю, — признался Игорек. — Ничего не решил.
— Вот так раз! Но нравится же тебе что-нибудь?
— Машины люблю.
— Ну и ступай по этой части! Есть же институты.
Видимо, и об этом было говорено с родителями не раз.
— Все равно же уезжать! — воскликнул Игорек. — Язык уже болит… Вот обживусь немного, а там видно будет.
— А там семьей обзаведешься. Трудно будет, — житейски возразил Степан Ильич.
— Учатся же люди! Чем я хуже?
— Ну, это так, так… Смотри сам. А… не жалко уезжать?
Снова пожатие плечами, снова сложное, непередаваемое выражение лица.
— Мать жалко. Плачет, плачет… С батей еще можно говорить. Вот с матерью… Утром встанет, глаза — во! Лучше бы она меня ударила, чем эти слезы.
— А братья?
— С ними все нормально. Особенно Василий. Мы с ним вечерами разговариваем. Он за меня.
— Ага, ну, ну…
Надеялся ли Степан Ильич отговорить парнишку от его затеи? Отнюдь нет! Просьбу друга он выполнил как обязанность, но, кроме того, разговор с недавним солдатом был ему интересен самому. И вот, пожалуйста, — хороший же разговор, хотя парнишка вежливо, застенчиво, однако твердо отстоял свое! А ведь там-то, у Натальи Сергеевны… Хоть не вспоминай!
О Никите, своем ровеснике, Игорек не захотел и говорить. Он даже перебил Степана Ильича, насмешливо махнув забинтованной рукой:
— Да козел он, дядь Степа. Не тратьте вы на него здоровье! У нас в автобате такие тоже были. Сначала один, потом еще один. Мы их придурками звали. Вечно у них то портянка пропадает, то ремень найти не может, то масло потекло. А у одного так даже вши завелись! Одна морока с ними. Ну их!
Напоследок он помялся и попросил:
— Дядь Степа, вы уж с моими… Особенно с мамой… Ну, что это такое? Как будто на край света собираюсь! Нормальное место, нормальная работа. Три часа на самолете! Даже смешно. Вот приедут, сами увидят.
— Езжай, езжай, — успокоил его Степан Ильич. — Я поговорю. Это они… так. Их тоже понять можно. А вот через годик, даже меньше… Поезжай, не беспокойся.
За дверью похаживал, покашливая, Василий Павлович. Насилу дождался, когда Игорек уйдет. «Ну, как?» — застыл в глазах Барашкова немой вопрос. Надеялся, чудак!
— Хороший парень у тебя, Василий. Золотой. Завидую!
— Что говорит-то? Не колыхнулся?
— Собирай, собирай его. Дело хорошее.
Старик увял, повесил голову.
— Да собираем. Мать три подушки положила, два одеяла. Простыни, наволочки. Василий ему свой костюм отдал.
— Купи ты ему новый! Или давай я куплю.
— Куплю, куплю, — махнул рукой расстроенный Василий Павлович. — Не лезь!
— У меня где-то сапоги совсем новые лежат. Не надевал ни разу. Плащ, всякая хурда-мурда… Я принесу. Мне-то зачем?
