Но у кого? Я молчу — пусть думает, что мне ничего не известно.
Холод собачий. Оделись тепло. Станет еще холоднее — будем жечь костры. Вентиляция вроде есть, воздух куда-то тянет.
День 11й
Наш храбрый лидер покинул нас. Ушел в затопленный тоннель и был таков. Забрал рюкзак с едой и водой, нам оставил крохи. Тоже мне, дайвер. Оставил записку, типа «Я приведу помощь». Уже день прошел, и слабо верится, что он добрался. По моим прикидкам, плыть там местами придется под водой. А вода-то уже ледяная.
Надеюсь, эта сука сдохнет.
День 12й
У нас заканчивается еда.
Все, что осталось, мы разделили на равные порции. Очень маленькие. Долго не продержимся. Ума не приложу, что дальше.
День 13й
Умерла Наталья. Похоже на пневмонию — кашляла много. Ничего не смогли сделать.
Ну, хоть отдохнем от ее криков. Нас осталось шестеро.
День 14й
Порции пришлось уменьшить еще на треть, теперь мы приблизились к нормам блокадного Ленинграда, и все равно их не растянуть навечно. Ну нет у нас Христа, чтобы накормить всех буханкой хлеба.
Бутилированная вода тоже кончилась. Пьем ту, что в баке. Правда, это не вода, а ржавая дрянь.
Но вовсе не это беспокоит меня сильнее всего. С ней в последнее время что-то происходит. Похоже, девчонка с каждым днем глубже и глубже уходит в себя. Даже предположить не могу, что она переживает там, внутри. Мне жаль ее, но ничего не могу поделать.
День 15й
Вчера случилось маленькое ЧП.
Супруги N повесились в душевой. Requiescat in pace, как говорится.
Аж завидно… Может, зря тяну? Нет, нельзя так думать. Надежда умирает последней, хахаха.
День 16й
Мне не нравится, как они на нее смотрят — студент и люмпен-пролетарий. Достаточно прозрачно намекнул, что, если кто-нибудь дотронется до нее, будет иметь дело со мной. Шакалы. Больше ни на шаг не отойду. Не хочу оставлять ее наедине с этими выродками. Мне очень не нравится, как они на нее смотрят.
Эти уроды между тем устроили на станции маленький концлагерь. Нам почти ничего не перепадает из еды.
Сегодня замерзла вода. Что там наверху творится, зима пришла, что ли?
День 17й
Сегодня убил их обоих.
Началось еще вчера — попытался намекнуть о жратве, и этот урод назвал меня козлом. Не люблю, когда меня так называют. Я его не провоцировал, вообще был само спокойствие. У меня долгое терпение. Но когда оно кончается… лучше рядом не находиться.
Зря они не убили нас. Видимо, держали, как стадо, на убой. А не запирали, поскольку были уверены, что сильнее, да и ствол у них. Бараны. Даже не понимали, на что я способен.
Спали они чутко, но я знал, что сумею подобраться. Я давно припрятал тот самый нож, которым она меня стращала, острый как бритва. Стоило мне его коснуться… Это было как наваждение. Провал — словно кусок записи стерли. Я помню только, что, когда ко мне вернулась способность мыслить, они не шевелились, и кровь была повсюду.
Так решаются межличностные конфликты в маленьком коллективе.
Странно, но мне ни капельки не жалко. Ничего не чувствую, кроме облегчения — теперь ей ничего не угрожает. А этим туда и дорога. Я бы снова прирезал их, не задумываясь.
Остались только мы вдвоем. Но меня сильнее всего поразила ее реакция. Точнее, отсутствие реакции. Она не сказала ни слова, только головой мотнула и ушла в свой угол. Похоже, она окончательно замкнулась в своем мирке, а этот для нее исчез. Я ей завидую.
Одно я знаю точно: теперь нам хватит еды еще на пару месяцев. А там можно что-нибудь придумать.
День 18й
Неблагодарная сучка. Я ее боготворил, ни о ком в жизни так не заботился, а она…
Вот так мне отплатила. Проснулся и обнаружил, что ее койка пуста.
Убежала! Тварь…
Ну, теперь держись. Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать.
>* * *
«Зачем это вспоминать? — Она сжала виски до боли. — Может, как-нибудь без этого?..»
Нет, нельзя, решила ее память. И значит, придется пройти через это снова, как бы тошно и мерзко ни было.
Его хохот до сих пор стоял у нее в ушах. В детстве кто-то из родственников отца купил ей на день рожденья заводного китайского клоуна, страшного и несуразного. Если покрутить ключик у него на спине, он смеялся — да так, что мороз пробирал. Жутким лающим смехом, в котором ей слышались нотки мстительной злобы. Она заводила его всего дважды, после чего механизм заклинило. Тогда она забросила уродца на дно ящика комода и забыла о нем. А как-то ночью внутри клоуна сдвинулась какая-то шестеренка и он ожил, как чудовище Франкенштейна. Так совпало, что в ту ночь родители и брат разбежались по своим «делам», оставили ее, семилетнюю, совсем одну.
