Офицеры, получив задания, постепенно расходились по своим частям, обещая мне немедленно прислать от себя юнкеров для команды связи. Комендант обороны уже сидел за столом, черкая карандашом на плане названных частей в местах, им отведенных. Я сидел над полевой книжкой.
«Слава Богу, дело начинает клеиться», — успокоительно звенела мысль в голове.
Все, казалось, налаживалось и прояснялось. Но вот открывается дверь, и перед столом вырастает офицер артиллерийского взвода Константиновского училища.
— Господин полковник, — обратился он к коменданту обороны, — я прислан командиром взвода доложить, что орудия поставлены на передки и взвод уходит обратно в училище согласно полученному приказанию от начальника училища через приказание от командира батареи.
Взрыв гранаты произвел бы меньше впечатления, чем сделанное заявление офицером взвода.
И сейчас же вслед за офицером явилось несколько юнкеров константиновцев, в нерешительности остановившихся на пороге комнаты.
Комендант обороны и оставшиеся офицеры–добровольцы вскочили со своих мест и в недоумении смотрели на докладывавшего офицера.
— Как это так?! — вырвалось у коменданта. — Немедленно остановите взвод.
— Поздно! — ответили юнкера. — Взвод уже выезжает. Мы просили остаться, но командир взвода объявил, что он подчиняется только своему командиру батареи. Вот мы и еще несколько юнкеров остались. Взвод уходить не хотел, но командир взвода настоял с револьвером в руках.
— Да что вы, с ума сошли? — раскричался комендант на офицера–константиновца. — Ведь взвод, раз он здесь, подчинен только мне. Немедленно верните взвод! — приказал он одному из офицеров. — А вас я арестую, — обращаясь к офицеру артиллеристу, продолжал комендант.
— Я ни при чем, господин полковник, а остаться я не могу, мне приказано вернуться. — И быстро повернувшись, артиллерист выскочил из комнаты. Несколько офицеров было с криком сорвались со своих мест, хватаясь за кобуры своих револьверов.
— Стойте! Ни с места! — снова прогремел комендант.
— Пускай уходят. Им же будет хуже: они не дойдут до училища. Их провоцировали, и они расплатятся за измену
— А вы, — обращаясь к юнкерам, продолжал комендант, — присоединяйтесь к инженерной школе. Спасибо вам за верность долгу… и идите.
Юнкера еще помялись на месте и затем, получив от меня указания куда пройти, вышли. Я боялся взглянуть на коменданта обороны. Я боялся увидеть чувство горести на его лице.
— А может быть, их задержать в воротах, — заметил кто‑то из офицеров, нарушая наступившее молчание.
— К сожалению, некому этого сделать; едва ли успели занять баррикады, — ответил комендант, вставая и направляясь к выходу. — Я иду к Временному правительству в Белый зал, — обращаясь ко мне, сказал комендант, приостанавливаясь в дверях с планом в руках.
Но не успел он выйти из комнаты, как, слегка отталкивая его от двери, влетела в комнату офицер–женщина.
— Где комендант обороны, господа, — женским, настоящим женским голосом спросила офицер.
— Это я, — ответил комендант.
— Ударная рота Женского батальона смерти прибыла в ваше распоряжение. Рота во дворе. Что прикажете делать? — вытягиваясь и отдавая честь по–военному, отрапортовала офицер–женщина.
— Спасибо. Рад. Займите 1–й этаж вместе с инвалидами. Поручик, — отнесся комендант ко мне, — пошлите юнкера связи с госпожой… с господином офицером для указания места и сообщите об этом капитану Галиевскому. Еще раз прошу принять выражение благодарности. Дела будет много. Не беспокойтесь, не забудем вас, — добавил комендант, заметив выражение легкой неудовлетворенности, пробежавшей по личику офицера, и вышел.
Через несколько минут вслед за выходом коменданта комната опустела, а спустя еще немного времени начали постепенно прибывать юнкера для связи. Кончив возиться с полевой книжкой, я стал соображать о близости столовой. Наконец я, не выдержав сидения, отправился разыскивать столовую, захватив с собой одного из юнкеров. Это оказалось довольно сложным занятием. Но вот я и у цели, у двери комнаты, где сейчас насыщу свой пустой желудок. Толстый, бритый, важный лакей отворил дверь. Я шагнул на яркий ослепительный свет и остановился. Клубы табачного дыма, запах винного перегара ударили в нос, запершило в горле, а от пьяного разгула каких‑то офицеров, из которых некоторые почти сползали со стульев, у меня закружилась голова, затошнило. Я не выдержал картины, и, несмотря на желание есть и пить, я выскочил из комнаты «Пир во время чумы… Пир во время чумы… позор, это офицеры…» И предо мною стала моя адьютантская комната в школе и в ней Борис, говорящий мне: «Нет, ты дурак, да и законченный к тому же, Петроградского гарнизона не знаешь». «Да, да, ты прав, Борис, я дурак; ну а дураков учить надо. Вот сегодня и танцуешь, моралист паршивый, — ругал я себя. — Э, брось, брат, не мудрствуй лукаво, не забывай, что имеешь дело с людьми, что это самый вульгарный тип животного мира…»
