Я был подросток хилый, скучный, влюбленный в Иру Воробей,
но огнь естественно-научный уже пылал в душе моей,
и множество кислотных дырок на школьной форме я
прожег,
ходил поскольку не в задирах, а на химический кружок.
Подрос, в сентябрьской электричке пел Окуджаву, жизни
рад,
умел разжечь с единой спички костер, печатал самиздат,
изрядно в химии кумекал, знал, как разводят спирт в воде,
и стал товарищем молекул, структурных формул и т. д.,
еще не зная, что бок о бок с лисою, колобок-студент,
живу… Ах, мир притертых пробок и змеевидных
перфолент!
О, сладость ностальгии! Все мы горазды юность вспоминать.
Как славно б настрочить поэму страниц на восемьдесят пять
про доморощенных пророков, про комсомол, ГБ, собес —
пускай Бугаев и Набоков мне улыбаются с небес,
любуясь на миры иные (неповторимый аромат
лабораторий, вытяжные шкафы и рыжий бихромат
аммония, от первой искры сердито вспыхивающий!).
Нет-нет,
не память правит миром быстрым и ненасытным —
только свет
надежды, а она, голуба, когда прощается с тобой,
склонясь над Стиксом, красит губы помадой черно-голубой.
