А Пёстрый сообщил ещё о том, что в обычае великого князя жаловать своею милостью верных подданных, какими, конечно, будут и пермяне, что скоро вся Великая Пермь поцелует крест на верность новому государю и, похвалив раненых воевод Бурмана, Коча, Мычкына и Зырана, стоявших тут же в толпе, за геройство, удалился в свой походный шатёр, раскинутый на середине городской площади.
Настроение пермян было восторженное. Доброта московского военачальника растрогала всех до глубины души. Вдобавок Пёстрый был настолько умён и тактичен, что не коснулся на первых порах вопроса о христианской вере, предоставив это попам и монахам, которых он, конечно, решил поддерживать впоследствии, когда в том представится надобность.
К тому же вдаваться в духовные дела большому воеводе было даже и некогда. В Изкаре нельзя было засиживаться, потому что оставалось ещё два городка — Покча и Чердын, которые следовало взять во что бы то ни стало. Конечно, туда послан был Нелидов. Он уже овладел Уросом, о чём Пёстрому была доставлена весточка, чрезвычайно обрадовавшая его. Но в Покче, быть может, придётся столкнуться с самим князем Микалом, ускользнувшим из Изкара, а это обеспокоивало боярина не на шутку, хотя уже было видно, что песенка Перми Великой спета.
— А всё же бережёного Бог бережёт! Надо нам к Нелидову на помощь спешить! — решил князь Фёдор Давыдович и, дав суточный отдых войску, выступил из Изкара, оставив в нём пятьсот человек для охраны городка и пленных.
Весело шли москвитяне по пермским лесам, глухо шумевшим своими вершинами, далеко уходившими в небо. Настроение у всех было бодрое, оживлённое. Положим, Изкар им дался недаром: много товарищей потеряли они под его валами, много пота и крови пролилось тут во время битвы, но за то пермским князьям был нанесён такой удар, от которого они вряд ли могли поправиться. А с потерей товарищей ратники привыкли мириться. Только одно огорчало храбрых воинов, — это запрещение грабить жителей, что они считали своим правом. Но с Пёстрым шутить было нельзя — и охотники до чужого добра ограничивались тяжёлыми вздохами, втихомолку вспоминая князя Руно, при котором всё было можно...
В Уросе, мимо которого пришлось проходить, Пёстрый увидел одни развалины и кучи дымящегося пепла, раздуваемого порывами налетавшего ветерка. Избы были все сожжены, обгорела и деревянная церковь, стоявшая посередине городка. Крест с неё почему-то был сбит и валялся тут же, поблизости. На валах, полуразрушенных Нелидовым, виднелось множество неубранных трупов жителей, среди которых можно было заметить женщин и детей. Ни одной живой души не было видно кругом. Только где-то жалобно выла собака, вероятно оплакивавшая своих хозяев, умерщвлённых беспощадным врагом.
На лице Пёстрого выразилось негодование. Этого он не ожидал. К чему такая бессмысленная жестокость, не имеющая никакого оправдания?.. Ему стало досадно и больно за своего "товарища" Нелидова, уподобившегося зверю-татарину. С губ его сорвался тяжёлый вздох.
— Ах, Гаврила, Гаврила!.. — покачал он головой и быстро проехал мимо Уроса, преданного вихрю истребления.
А воины с завистью поглядывали на следы произведённого разгрома, живо представляя, какое раздолье здесь было, когда Нелидов позволил ратникам "погулять" во взятом городке сколько их душеньке было угодно...
— Молодец Нелидов-боярин! — слышались одобрительные голоса. — Не ухаживает за лесными людьми, как матка за своими дитенышами! А у нас Пестрый-князь, ради правды своей, кажись, уж через край хватил! Не даёт нам душу отвести! А уж мы ли для него не стараемся?..
— Нишкните вы! Чего горло дерёте!.. — осаживали говорунов начальные головы, боявшиеся, что подобные слова могут долететь до слуха большого воеводы, который, конечно, не похвалил бы за это. — Привыкли вы с врага по две шкуры драть. А здесь-то не выходит. Ну, и потерпите малость. Будет и на вашей улице праздник...
— Жди ещё этого праздника! Когда-то он будет!.. — ворчали ратники, но, конечно, этим ворчаньем и ограничивались, не смея заявлять Пёстрому о своём недовольстве, возникавшем по причине мягкого обращения главного военачальника с побеждённым врагом...
