— А если они все равно не замолкают?
— Тогда я пытаюсь выцарапать им глаза. — Гала словно царапнула в воздухе.
— Иначе я не могу, ведь если я не дам воли своей фантазии, то взорвусь. В конце концов, я вижу, как они продолжают свой треп, а с их кровоточащих лиц свисают клочья кожи.
Гала рассмеялась, но Максим на всякий случай решил промолчать.
Последний автобус вопреки расписанию все еще стоял на остановке, но когда они были уже совсем близко, шофер вдруг завел мотор и отъехал. Гала не колебалась ни секунды, поставила велосипед поперек дороги и заставила его остановиться.
— Никогда не должно быть скучно, — вздохнула она, когда закрывшиеся двери их разделили, а затем добавила громче: — Возможностям нет предела.
Когда Максим помахал ей, ему показалось, что она послала ему воздушный поцелуй, но он не был уверен, потому что видел в окне свое отражение, а когда автобус тронулся, потерял равновесие и полетел по проходу назад.
Ах, двигаться!
В семидесятые годы в Амстердаме, если двое уезжали ночью вместе на одном велосипеде, то это могло означать только одно. На следующей репетиции Максим заметил, что все молодые люди смотрят на него ревниво. И хотя он не заслужил этой чести, поймал себя на том, что испытывает гордость, словно еще больше стал господином Арно.
Когда наконец пришла Гала и можно было репетировать их сцену, Максим поцеловал ее в шею гораздо более спокойным и долгим поцелуем, так что никто даже и не подумал о выборе домашней птицы.
В последующие недели Максим с Галой постепенно привыкли к соприкосновению своих тел, но исключительно как Соланж и Арно. Однажды, когда он провел руками по ее груди, он почувствовал, как под черным крепом платья отреагировали ее соски.
«Тысяча граней Амстердама» — кричали неоновые буквы, которые как обычно в это время загорались за актерами на фасаде фабрики бриллиантов. Где-то в амфитеатре кто-то хихикал, но оба исполнителя были поглощены друг другом.
Гала произносила свой текст в точности, как написано, да и Максим в своей реплике через некоторое время тоже перестал запинаться, хотя его пальцы снова вернулись на те же места, словно не могли поверить в то, что там почувствовали. От наслаждения у него закружилась голова, и не столько от того, что сердце с неслыханной силой погнало кровь по телу, сколько от остроты осознания, что он, именно он вызвал такую реакцию. Это его растрогало. Может быть, да, может быть, на какой-то миг, это было не возбуждение, тронувшее его, а растроганность, которая его возбудила.
Максим хотел исчезнуть.
Максим хотел, чтобы его увидели.
Именно поэтому он хотел играть на сцене. Это казалось ему единственным способом уравновесить силы, которые боролись в нем. Ребяческое желание. Рисунок без линий. Всего лишь идея. Он был полон подобных идей, великих, но смутных. Он доверял им, как друзьям, и реальные факты были для него как враги.
«Пока ты не видишь что-то отчетливо, — думал он, — оно еще может принимать любые формы». Так же смутно он чувствовал, что носит в себе другие я. У него было столько желаний и таких острых, что они никакими силами не умещались в сложившемся у него собственном образе. Это-то и казалось ему парадоксом актерской профессии: человек скрывается за своими возможностями.
И в самом деле, сегодня вечером, когда он ощупывал контуры Галы, он наконец впервые прорвался через собственные границы. Не только Максим почувствовал себя значительней, сильней, наглее, чем был в действительности, это почувствовала и Гала. Ее тело ответило на его мечту. А когда ему верили, он мог поверить в себя.
От этого он и испытал чувство восторга. Сегодня вечером он стал более заметным. Совсем ненадолго в роли исчез он сам.
В следующий вторник Максим играл сцену обольщения скованно. Всю неделю до следующей репетиции он боялся. Чем сладостней становился этот момент в его воспоминаниях, тем меньше ему хотелось еще раз продемонстрировать свой трюк. Но перед самой репетицией мысль о том, что такой застенчивый человек, как он, должен играть обольстителя, показалась ему полным гротеском. Даже тонкий психологический подход польки: «Ну схвати же ее, как сучку в период течки, ты же просто кобель, который ее хочет!» — не помог ему.
