Дайон мог бы, конечно, воспользоваться услугами клиники в Лондоне-Семь, поскольку вы можете получить эту стоупсову штуку в клинике любой лондонской башни. Но он, как и всегда, предпочел пойти по линии наибольшего сопротивления. В данном случае — подняться до рассвета и отправиться в покаянный путь к Трафальгарской площади.
Клиника стояла на том самом месте, где некогда высилась церковь «Святого Мартина-в-полях», взорванная в ходе подавления неудачного и несвоевременного восстания, поднятого партией сексуального равноправия в 47-м году. Три сотни отчаянных мужиков четыре дня удерживали церковь и Национальную галерею, отбиваясь от целой гвардейской бригады. В Национальной галерее хранилось слишком много бесценных творений живописи, чтобы гвардейцы рискнули брать ее штурмом. Поэтому они сосредоточили свои усилия на том, чтобы преподать урок защитникам «Святого Мартина-в-полях», которая была всего лишь церковью. Но ее гарнизон оказался неожиданно стойким и отчаянным. Никто не просил и не давал пощады. Через некоторое время доминанты из гвардейской бригады устали считать своих убитых. Тогда они добились от министра внутренних дел санкции на использование тактического ядерного оружия и решили проблему одним выстрелом двухсотпятидесятимиллиметровой мортиры, установленной в Сент-Джеймском парке. После этого защитники Национальной галереи, увидевшие, что произошло с их товарищами, сдались.
К тому моменту женщины из гвардейской бригады не были склонны придерживаться конвенции о ведении войны. Те из оставшихся в живых, кто пережил последовавшее за этим изнасилование (их оказалось меньше пятидесяти процентов), были подвергнуты анализу первой степени. После этого серьезных восстаний больше не случалось. Гвардейская бригада едва ли могла найти лучший способ pour encourager les autres[17].
Дайон взглянул на клинику и подумал о мужчинах, которые здесь погибли. Когда вспыхнуло восстание, ему едва исполнилось двадцать два, и он, на волне возвышенных чувств, примкнул к партии сексуального равенства. Поскольку Дайон, как было совершенно очевидно, ни к чему серьезному причастен не был, он после подавления мятежа получил просто третью степень условно и участливую материнскую лекцию, прочитанную пожилой доминантой-юристом, очевидным и единственным намерением которой было затащить его в свою квартиру и до отвала накормить шоколадным кремом.
Посмотрев на сделанное из титана и углеродистого стекла циклопическое сооружение, которым была клиника, Дайон подумал об иронии бытия. На том самом месте, где мужчины умирали за свободу и где стояла церковь, являвшаяся символом бессмертия на небесах, вырос храм истинного бессмертия (или, по крайней мере, полубессмертия) «здесь и сейчас».
Дайон усмехнулся, поднялся по псевдомраморным ступеням и открыл дверь. Почти все кресла для посетителей были пусты. Три доминанты — сразу видно, совы — задумчиво сидели возле стойки бара, потягивая кофе и ожидая, когда будут готовы их медкарты. Двое жиганов развалясь сидели в креслах напротив панорамного окна. Их позы и неподвижность наводили на мысль, что они проспали всю ночь в приемной клиники, явно не имея другого места для ночлега. Грустная, сморщенная маленькая женщина — ясное дело, инфра — шла следом за электронным пылесосом, который почти бесшумно двигался по полу, заглатывая пыль и прочие наслоения времени.
Доминанта-регистратор, большая скучающая индианка, развалилась за стеклянной кафедрой, бывшей точной копией той, что некогда стояла в уничтоженной церкви. Проектировщики клиники не были лишены сентиментальности — или чувства юмора — и сочли вполне уместным включить в интерьер здания напоминание об учреждении, в котором некогда проповедовалось несколько иное, чем принятое теперь, учение о вечной жизни.
Дайон приблизился к кафедре и попытался привлечь внимание индианки. Та притворилась, что не видит его. Он кашлянул. Индианка продолжала притворяться. Наконец, потеряв терпение, он с силой пнул кафедру и адресовал доминанте оскорбительную гримасу.
С трудом она повернула голову и сфокусировала на нем мутный взгляд, как человек, очнувшийся после дозы старомодного ЛСД. Усилие, потребовавшееся, чтобы вернуться на более низменный уровень сознания, похоже, вызвало у нее глубокое отвращение к Дайону.
