Между тем геликар пролетел над густым лесом; впереди, примерно в миле от них, лес редел, а за ним виднелся большой, около мили в диаметре, кусок бесплодной земли, покрытой камнями. Там почти ничего не росло, кроме чахлых кустов и травы, участки которой казались сверху неровными заплатками. Геликар летел невысоко, и Маркхэм смог разглядеть три нити — заброшенные дороги, ведущие к пустоши.
И вдруг он понял, что они летят над Эппинг-Форест и что через несколько секунд будут находиться прямо над камерой «К», в которой он пролежал, как кусок замороженного мяса, все эти ужасные годы. Пустошь, очевидно, появилась вследствие взрыва ядерной бомбы или ракеты, который и похоронил его в камере «К».
Он зачарованно смотрел на лес, пока тот не скрылся из вида. Когда Маркхэм опять посмотрел вперед, он увидел окраины Сити, все перетерпевшие, в шрамах, оставленных Войной, но живые. Казалось, город переживет расу, построившую его.
Тут он увидел то, от чего глаза покрылись влажной пленкой, а внутри он почувствовал острую, жгучую боль — не физическую, однако почти нестерпимую боль. Маркхэм попытался избавиться от этого чувства усилием воли, но оно осталось — тяжелое как свинец, и холодное, холоднее, чем весь лед в камере «К».
Внизу был Хэмпстед — на удивление не изменившийся.
— Крут, — приказал он Марион-А, хрипло и неразборчиво. — Круг помедленней и ниже… Хэмпстед. Я… Обычно я… Я хочу посмотреть.
— Да, сэр.
Он знал, что Марион-А не испытывает ни удивления, ни любопытства, андроиды никогда не испытывают никаких эмоций, если в этом нет необходимости. Маркхэм даже не поправил ее, что надо отвечать: «Да, Джон».
Вереск был чище, свежее, чем когда-либо. Где же влюбленные, гулявшие здесь рука об руку? Где дети, которые играли здесь, запускали змеев и разбрасывали бесчисленные обертки от конфет по истоптанной траве? Где же все эти тысячи призраков вчерашних дней? И где же призраки тех, кого он любил больше всего на свете?
Такие теплые и живые призраки. Все, что может желать человек. И все, чем он больше не сможет обладать…
Но кругом было пусто — только деревья, трава, цветы и солнце. И шепот, унесенный ветром.
— Найдите место и приземлитесь, — велел он Марион-А. — Я хочу немного побыть здесь. Побыть здесь и подумать.
Не отвечая, Марион-А нашла ровную площадку и посадила геликар. Минуту или две Маркхэм сидел, не открывая дверь. Просто сидел и смотрел. Смотрел и думал. И вспоминал.
— Хотите сигарету, Джон?
Маркхэм с удивлением посмотрел на Марион-А и неожиданно улыбнулся:
— Вы делаете успехи.
Некоторое время он молча курил, потом открыл дверь геликара, вышел и выпрямился:
— Я думаю немного пройтись… Ведь особой спешки с регистрацией нет?
— Нет, Бюро все время открыто. Хотите я пройдусь с вами?
— Да.
Марион-А вышла из геликара и встала рядом, пока он всматривался в ландшафт, который, к его удивлению, не изменился, только казался более диким, наверное, потому, что больше не подвергался бесчисленным вылазкам на уик-энд. Он взял Марион-А за руку и быстро пошел с ней к пригорку, видневшемуся на расстоянии трех или четырех сотен ярдов.
— Фантазии и иллюзии — очень важные вещи, — спокойно сказал он. — Когда люди их теряют, они начинают умирать… А андроиды не умирают, правда?
— Нет, Джон.
— Почему?
— Потому что они не живут, — сказала Марион-А. — Их мотивации — искусственные, их назначение — функционально.
— Ну, попробуем забыть о функциональности ненадолго, Марион. Вы можете стать частью моей фантазии. Вы можете стать почетным членом обреченного общества живых. Короче говоря, вы можете притвориться человеком. Можете притвориться, что вы наслаждаетесь ветром, солнцем и травой под ногами.
Минут через пять они дошли до пригорка, и Маркхэм нашел место, где можно было присесть. Он вспотел и тяжело дышал — не от жары, а от усилий, затраченных на путь в четверть мили, — и лег на спину. Прикрыв глаза, он ощутил успокаивающую близость земли, ласковые прикосновения ветра, игру солнечных лучей.
Маркхэм погрузился в мечты и воспоминания, пока голос Марион-А не вернул его назад, в действительность:
— Кто-то идет к нам, Джон. Может, он хочет поговорить с вами.
