— Тогда я позабочусь о ней.
— Она должна быть совершенно свободна, ты понимаешь.
— Согласна.
— Она останется в Витс-Энде.
— Согласна.
— Ты не будешь видеть ее, если только она сама не захочет увидеть тебя.
— Согласна.
— Тогда ты можешь получить то, что хочешь, — и благослови Бог тех несчастных инфр, чьи утробы оплодотворит мое семя, которое не принесет им радости.
— Я… я пришлю кого-нибудь собрать образец.
Он засмеялся:
— И тогда ты сможешь засунуть его в бутылку с надписью: «Здесь находится Дайон Кэрн, который эякулировал в последний раз».
Джуно больше не могла выносить всего этого. Она повернулась, чтобы уйти, но в последний момент задержалась:
— Разве ты не хочешь ничего узнать о Джубале — где он, как развивается?
Дайон посмотрел на нее:
— Кто такой Джубал?
Джуно ударила кулаком в дверь камеры, распахнула ее и опрометью выбежала вон из Ее Величества Главного Центра Анализа для Дезориентированных и Антисоциальных Личностей, спасаясь бегством, чтобы не сломаться полностью.
Но это ей не удалось.
20
Ночь и день потеряли свое значение и были проглочены и переварены холодным черным чревом вечности. Он жил тысячелетия — он существовал тысячелетия — в месте, не имевшем ни стен, ни крыши, ни окон, ни пола. Звук его голоса — а на первых порах он вопил и ревел как сумасшедший — поглощался мягкой сферой черноты. Он спал, он видел кошмары, он говорил сам с собой и с людьми, которых здесь не было.
Наконец его извлекли из этого странного места, и он, не успев прийти в себя, получил множество уколов, каждый из которых содержал в себе дальнейшую отмеренную дозу вечности.
Теперь он находился в мире многоцветных огоньков, без конца кружившихся в гипнотическом танце. И вдруг он осознал присутствие других голосов, других призраков.
Они вышли из тумана. Они были белыми и говорили мягко и так тихо, что он ничего не мог разобрать. Говорили о нем. Он напряг зрение, но не смог различить их лиц. Он напряг слух, но не смог расслышать их слов.
Медленно, терпеливо гигантская машина анализа первой степени прокладывала свой путь через психические джунгли, некогда звавшиеся сознанием Дайона Кэрна. Доминанты от медицины испытывали его память, наносили на карту его слабости и весь его опыт, все его радости и все его горести. Компьютер предсказывал надвигающиеся кризисы, строил программу прогрессирующего катарсиса. Психодрамы проектировались на пустой экран его разума, символы появлялись и удалялись. И страх за страхом, печаль за печалью, радость за радостью, триумф за триумфом, напряжения и сверхнапряжения вытравливались прочь.
Он чувствовал, что становится полым, пустым. Из днища его души была выдернута затычка, индивидуальная история его личности вытекала вон, как холодная вода из ванной, с бульканьем уходящая по старинным трубам.
Ночь и день потеряли свое значение; остался только долгий процесс опустошения, в конце которого была вечная полная пустота.
— Кто ты? — спросил голос.
Он спал или бодрствовал — то и другое одновременно.
— Дайон, — заставил он сказать себя. — Я Дайон. — И остановился опустошенный.
— Дайон какой?
Дайон какой? Дайон какой? Дайон какой?
Он не знал. Он знал, что должен знать. Но не знал. Он испытал потрясение, думая об этом. И заснул. Или проснулся.
— Кто ты? — спросил голос.
— Да, — сказал он резонно, — ты совершенно прав.
— Кто ты?
— Дайон… я думаю.
— Дайон какой?
— Дайон… Дайон… Дайон умирающий… Умирающий Дайон.
Он начинал смеяться.
Время шло. История растворялась. Тьма опустилась на лицо бездны.
— Кто ты? — спросил голос.
Он начинал любить этот голос, который был так дружелюбен и тепл.
И сокровенен. Это, почти наверняка, мог быть только его собственный голос.
Он закричал.
Это был его голос.
Он закричал и испытал потрясение, думая об этом. Он заснул. Или проснулся. Или то и другое одновременно.
Ветер свистел и шелестел в кронах деревьев, которых здесь не было. Кот перепрыгнул через пустоту, оставшуюся на месте луны. Одна рука захлопала.
— Кто ты? — спросил другой голос.
— Почему ты другой голос? — спросил он с отстраненным интересом.
— Другой голос — другой человек, — ответил голос.
