– Ты точно все решила?
– Да.
– Почему?
– Я больше ничего к тебе не чувствую.
– А может, никогда и не чувствовала?
– Не надо все похабить, Наполеон. Все было. А сейчас нет. Прости.
– Что ж. Спасибо за все.
Это в воспоминаниях диалог кажется быстрым. Слова на самом деле выжимались из уст очень долго и трудно, причем у нас обоих, да так, что каждая фраза резала нутро по пути из груди на воздух. Вика плакала.
– Поцелуй меня напоследок. Как никогда. Оставь о себе самое сладкое воспоминание.
Как ни странно, Виктория не отказала в этой просьбе. Как только она отстранилась от меня, я развернулся и поехал домой. Пробежав от метро весь путь, я вломился в квартиру и тяжело задышал, рухнув у кровати на колени. Повсюду до сих пор валялись остатки акта нашей любви. Я успокоился и стал собирать их. Настоящий ужас накрыл меня, когда я выбрасывал в помойку три рваных презерватива. С нашего последнего секса прошло уже три с половиной недели.
Быстро прикинув все расклады, я понял, что на таком сроке, в случае чего, спешить уже смысла нет, поэтому не стал ничего предпринимать и, подавленный болью разлуки, усиленной страхами того, что мы натворили необратимых вещей, лег спать.
Утро. Как же много лет назад я переживал такое начало дня! Волны тоски и ощущение дежавю накрывали мое сознание. Вот оно… Я и забыл, как это дико, необычно и специфически – проснуться первый раз с мыслью о том, что любимый человек ушел от тебя. Все повторилось: вопли в подушку, метания по кровати и вопрос: «А реально ли это?» Время было три часа дня, в восемь вечера меня ждали в студии. Я потянулся за телефоном и набрал по памяти номер Виктории. Странно, но она даже взяла трубку достаточно быстро, причем с первого раза.
– Привет, – услышал я любимый голос, от которого внутри все сжалось.
– Привет. Мне нужно поговорить с тобой.
– Надеюсь, не…
– Нет, – перебил ее я, – тебя не тошнило в последнее время?
В трубке повисло пугающее меня молчание.
– К чему ты ведешь? – спросила Вика, и я заметил, что ее голос задрожал.
– Я убирался в квартире ночью. С того раза все еще валялось на полу, и нашел порвавшиеся презервативы. Даже не один.
Опять тишина. Еще более долгая и зловещая.
– Наполеон! – заорала Вика в трубку. – Так вот почему я блюю почти каждое утро и хожу ссать десяток раз на день! Чем ты думал? Ты специально это сделал? – ее крик постепенно перешел на рыдания.
– Вик, ты же помнишь, как все было.
– Да плевать! Я доверяла твоему здравомыслию, а ты, свинья, даже в квартире за месяц ни разу не убрался! – она замолчала, а потом начала причитать. – Ребенок… ребенок! – я слышал, как она шаркает обувью по полу, перемещаясь туда-сюда. – Живот, декрет, молоко, роды, Боже… я же никогда не хотела детей!
– Тише ты, Вик. Сделай тест, сходи к врачу. Может, у тебя просто такая реакция на меня?
Я хотел предложить ей съездить к гинекологу вместе, но сегодняшняя запись была явно не тем, что можно отменять.
– Я уезжаю в «Somniator». Завтра жду новостей.
Мне повезло, что записывал я в тот день гитаристов с очень жесткой и рваной музыкой, потому что в таком состоянии я тогда мог творить только агрессивное. Уходя в себя, я вспоминал тот печальный рассказ отца о моем рождении и думал, что, скорее всего, повторяю папину судьбу.
«Я беременна. Три недели». Пожалуй, самое судьбоносное sms-сообщение в моей жизни.
Естественно, мы встретились. Вика ждала меня, заплаканная, обернутая шарфом и обдуваемая всеми ветрами.
– Есть хочешь? – спросил я.
– Ох, папаня, решил обо мне начать заботиться?
– Я просто сам хочу, – соврал я.
– Ладно, пойдем.
Мы зашли в какой-то ресторан. Виктория очень долго теребила меню и все не могла определиться, чего же она хочет. Я ограничился картошкой с котлетой и уже поглощал свой обед, когда мать моего будущего ребенка только сделала заказ.
– Мне не нужен твой ублюдок, – сказала Вика, сложив руки на столе, как только отдала меню. Если хочешь, заберешь его себе, нет – сдадим в детский дом.
– Ты говоришь о ребенке, как о щенке.
– Для меня нет большой разницы.
Это были двадцатые годы XXI века. Законы и отношение к человеческой жизни несколько поменялись со времени моего детства. Люди стали настолько практичными и целеустремленными, что начали относиться к человеку, как к полезному или бесполезному элементу общества потребления. Наша страна теперь позволяла лишать жизни детей с отклонениями, отказываться от родительских прав сразу после рождения без возможности восстановления, разрешала указывать родителями кого угодно с согласия: даже двух матерей или двух отцов, более того, при достаточном доходе допускалось оставлять ребенку одного родителя или опекуна, даже если дитя берется из приюта. Таким образом, Виктории нужно было всего лишь сразу после родов заполнить бумагу о пожизненном отказе от ребенка и прав на него без возможности отмены. А мне предстояло решить, хочу ли я забирать себе дитя любви и равнодушия, коим являлся сам.
