В самом деле… Кому я всегда делал хуже своими бараньими отказами?
– А мы узнаем. По домам.
Я взял ее за руку и мы, как подростки, пошли в сторону метро.
Говорят, Москва никогда не спит. Но есть период, когда она далеко и не бодрствует. Это короткий утренний промежуток времени после открытия метро, когда можно увидеть только уставших, похожих на овощи гуляк, а также бедняг, у которых зачем-то день начался так невыносимо рано. Мы были овощами: с пустыми головами ехали в не менее пустом метро, склонив друг к другу макушки и держась за руки. Школьники, ей-богу.
– Моя станция, – неожиданно сказал я, поцеловал Вику в щеку и вышел из поезда.
Да, я ее не провожал. И что-то мне подсказывало, что ей было все равно. Мы оба получили то, чего долго хотели.
Я никогда не был завсегдатаем социальных сетей. Причины просты – кто бы мне писал или комментировал фотографии? Теперь же это был еще один инструмент связи с клиентами, поэтому приходилось заглядывать туда постоянно. А отныне еще и Вика писала мне. Мы почти не общались по телефону – все больше переписки, да редкие живые встречи. По-прежнему я не ощущал ничего, кроме невероятно сильной симпатии. Виктория занималась своей музыкой, я чужой. Среди этого всего мы умудрялись изредка выкроить время для коротких встреч.
Я называл ее «моя победа». Она была очень своенравна и при этом неприхотлива. Когда мы первый раз посетили с Викой кафе, она категорически запретила мне платить за нее – сейчас и впредь.
– Я сама зарабатываю, что за чушь?
Мы гуляли по городу, сидели в парках и вместе пили кофе. Я даже и забыл, сколь мило это простое времяпровождение, не сводящееся к скорейшему желанию переспать. А именно такие чистые чувства вызывала во мне эта скрипачка. Мы говорили, целовались, разъезжались по домам. Я входил в квартиру или на студию с чувством удовлетворения и спокойствия – без былого безумия любви.
Однажды я повел Викторию в какую-то дешевую забегаловку, где сидело не очень много людей и можно было уединиться. Девушка сидела рядом со мной на диванчике, закинув ноги на мои, я держал левую руку у нее на коленке, а правую на талии. Кофе, мороженое, разговоры, поцелуи – все, как всегда. Хоть, возможно, и нелепо было вести себя так беззаботно в тридцать лет, но мы и выглядели молодо, и ей тоже, очевидно, не хватало этого ребячества. Она восхитительно целовалась: до сих пор я не ощущал ничего подобного – ее нежная и неспешная игра языком сводила меня с ума, временами мне даже казалось, что это лучше секса, который бывал в моей жизни ранее. В этот раз я был заведен сильнее, чем обычно, поэтому моя правая рука поползла Вике под кофточку и начала карабкаться вверх, к груди, а левая взбиралась по бедру к паху. После того, как мои ладони достигли цели, мы целовались еще секунд тридцать, а потом Вика отстранилась, и слегка затуманенными глазами взглянув на меня, сказала:
– Тебе не кажется, что ты слишком наглеешь? – и, засмеявшись, добавила: – Ты уж хотя бы выбери что-то одно.
Но я же любитель крайностей! Мои руки моментально вернулись на исходные точки. Обе.
– Дурак, – засмеялась Вика.
– Я тебя предупреждал.
– А я уже говорила, что непонятно, кому ты делаешь хуже.
В тот вечер, вернувшись домой, я открыл интернет-страницу своего аккаунта в социальной сети и увидел там короткое сообщение:
«Я к тебе привязываюсь».
Все.
Эти четыре слова ударили подсечкой по ногам моей независимости, я обмяк в компьютерном кресле и больше не был тем Наполеоном, который записывал скрипку Виктории. Что случилось? Что такого особенного было в этом сообщении? На этот вопрос я так и не смог найти ответа, но голова закружилась, застучало сердце и даже, кажется, мир вокруг изменился.
Я люблю ее.
Вот ведь незадача.
«Это лучшее, что ты писала или говорила мне за все время нашего знакомства».
С тех пор все наши встречи проходили внешне точно так же, как и раньше, только мое внутреннее восприятие было уже совсем иным. Я ждал этих одного-двух свиданий в неделю больше всего на свете – все остальное же потеряло для меня всякий смысл. Теперь я больше говорил, чаще целовал и оставлял невероятной длины сообщения ей в оффлайн, описывая все чувства, которые Вика вызывала ко мне. Я начал снова любить так, как всегда делал это Наполеон Мрия – открыто, беззаветно и безумно.
