А сын приехал - писаный красавец. За одну дорогу сюда выложил три тысячи. На чем уж он к матери-покойнице катил? На чем-то мягком. Приехал, сразу - на улицу Луначарского, в материнскую хату. А там крысы на всех полках глаза выкатили, в углах - мыши, а по дырочкам да щелочкам тараканы.
Ночевал сын Маняши у Дудников, из обоих чемоданов бутылки разные вынул. Как же, он - декан физкультурного института! Сам крепкий, скользкий и темный, как ягода-маслина. Дудники сразу зауважали: "У дурочки, а такой сын - профессор. Чудо из чудес!"
А чудеса-то и дальше стали продолжаться. Гроб для мамаши своей, этой круглой идиотки Маньки, заказали в городе Краснодаре, дубовый, лакированный, с ручками. Могилу выкопали в хорошем, сухом месте. Поминки? Никакой фальшивой водки, никакого сучка: салаты, соки, котлетки, компот, пирожки. Сколько декан денег угрохал, не сосчитать. Для матери!
На поминки пришло-то всего бабушек десять, не больше. Вот и стал декан к каждому столу подходить и перед каждой бабушкой душу выворачивать. Слезы с кулак.
- Эх, бабулька, плюнь на мою волосатую грудь, совсем ведь мать я забыл! А она хоть и не шибко большого ума, но мамаша, кровь в меня впрыснула, душу вложила. Я все время с ней, по пятам, за ручку.
И баба Дуня, и баба Клава, и бабушка Елизавета степенно жевали свои котлеты и вздыхали: "Покайся, сынок!"
Декан каялся, совал в руки бабушке Лизе мятые десятки. И правда, мать забыл. Дурочку Маняшу на улице Луначарского кормили кто как. У кого борщ останется, ей несут. Носки, трусы какие дырявые - тоже ей. Не обижали. А ей-то что, не на выставку красоты.
И эту ночь декан ночевал у Дудников. Опять вытащил из одного чемодана длинную бутылку греческого коньяка, а из другого - пузатенькую бутылочку своей сибирской настойки. На оленьих рогах - пантах. Сказал при этом: "Чтобы он стоял и деньги были".
Сам кудрявый Дудник расхохотался и стал пить попеременно - стакан коньяку, стакан лечебной.
Не очень брало. Решили на калькуляторе посчитать: сколько это будет долларов, если Маняшину хатку продать. Получилось, что на "жигуль" хватит. Потом жена Дудника, плавная красотка с мягким телом, принесла фломастеры. И все Дудники и декан стали писать объявление о продаже хаты на улице Луначарского. Время подпирало.
Утром следующего дня не только улица Луначарского, но и вся станица восхищалась красивым деканом. Щедрого, деликатного, такого душевного человека давно здесь не видели. Такие люди в Сибири, на морозе, еще остались. А у нас, под знойным и развратным кубанским солнцем, благородная порода вывелась.
В дугу
У сержанта Маслакова мотоцикл - зверь, двухгоршковый, поэтому домчался он до дядюшкиного хутора враз. Словно и не ехал. Солидно кашлянул мотоцикл, возле хатенки Маслаков поправил туговатый ремень, достал из-под дерматинового полога люльки свою папку и наручники.
Жалко дядьку, а арестовывать надо. Хорошо, если пятнадцать суток ему припаяют, а то и на химию могут упечь. В хате - тишина, как в старом колодце.
- Дядь Вась, рассказывай, как оно дело вышло, что телефон по всему кусту замолчал. - Сержанту неловко, поэтому он строг. На лбу у родича страх написан - вспотел. Дядя Вася маленький, усохший, тихий.
- Сам знаешь, зачем приехал. Бери меня, вот он я. Это теперь дядька такой, а ведь еще лет десять назад дядя Вася, как зверь, вламывал цыганочку и на спор гасил своим задом свечку в пяти метрах от себя.
Дядя Вася виновато вздергивал уголки губ, а жена его, как мусульманка, руки перед собой сцепила, трясет ими:
- Постучались эти... у одного стальные кошки за спиной - на столбы лазить, у другого - моток проволоки. И не пьяные, не скажу. Вот к нему, к деду, пристали: "Купи линию, все равно списываем. Самим уже некогда столбы пилить - темь. Мы новую линию тянуть приехали".
Сержант поежился:
- Ну, так к... короче?
- А дальше посылают в магазин за литрой водки. И яишенки им. Вот к нему подсели, интерес им: "Чего же вас дровишками не балуют?" А этот старый пень в записную книжку им диктует, как ездил в райцентр и как его обвели вокруг пальца. Деньги выцыганили, а дров и по сей день не везут. Лимиты какие-то, паралик их разберет. Потом дед завел свою волынку, про Курскую дугу стал загибать.
