— Я шесть месяцев служил в «группе Феникс», вот и все, — ответил я майору.
Название было ему, конечно, знакомо.
— Да, та самая «группа Феникс», — продолжал я. — Мы выискивали агентуру в высоких сферах. Понимаете, выявляли вьетнамских офицеров, чиновников, политиков, которые старались застраховаться на будущее и помогали Вьетконгу. И в большинстве своем они оказывались виновными.
Майор Хелм улыбнулся. Он мне определенно разонравился.
— Конечно, виновными, Рэйни. Раз ты убил человека, он не может не быть виновным, правда?
Я сказал «да», и оба мы неестественно засмеялись.
— Думаю, у меня есть работа по тебе, — решил майор, вынимая одну из карточек. — Тебя нельзя записывать в простые наемники, верно? Я думаю, ты будешь командиром одного из наших специальных подразделений по борьбе с терроризмом.
Я не подозревал, что один глаз, правый, у майора стеклянный — до тех пор, пока он не подмигнул мне. Обычно, когда человек подмигивает одним глазом, другой как бы помогает ему. Здесь было иначе, и я это сразу заметил.
— В любом случае, мы направим тебя на борьбу с террористами. Ты, возможно, будешь иметь дело с «внутренним врагом», пока…
— С белыми?
— С людьми. С мужчинами и женщинами, — добавил Хелм. — Убивать женщин — тебя это не очень расстроит, Рэйни?
— Не знаю, — сказал я, ответив ему со своей стороны очаровательно-отвратительной улыбочкой. — Думаю, если это будут «внутренние враги», то придется полюбить и это занятие. А сколько у вас «внутренних врагов»? Я думал, Родезия — это одна сплошная белая солидарность.
Хелм снова заулыбался:
— Ты так думаешь? Всегда, конечно, есть белые ренегаты, которые мечтают договориться с врагом в надежде спасти свои паршивые шкуры. Не в полном смысле шкуры, понимаешь ли, а сохранить все, что у них есть. Ну а потом есть белые либералы. Знаешь, это такие малые, которые хотят, чтобы все — черные и белые — были большими друзьями. Они вечно хотят компромисса с черными, и это делает их угрозой для безопасности государства. Южная Африка, наш хороший друг на юге, достаточно сильна и может поэтому терпеть своих либералов. Здесь, в Родезии, мы не можем позволить себе такой роскоши. Что ты испытываешь к либералам, Рэйни?
— Ничего, — ответил я. — Я не собираюсь быть комендантом лагеря уничтожения. Если вы, майор, выудили мне такую работу, то, может, лучше сразу сесть в обратный самолет?
Майор Хелм, этот хладнокровный сукин сын, даже не обиделся:
— И не думай об этом, старина! Мы направляем тебя на антитерроризм, согласен?
Я ответил, что пойдет.
— Там, в Нью-Йорке, мистер Райен оценил меня в тысячу шестьсот в месяц, так?
Майор, повернувшись ко мне на своем вращающемся стуле, ответил:
— Командир подразделения получает больше. У тебя будет две тысячи в месяц. Неплохая мелочишка, надо сказать. Пройдешь медкомиссию — и потекут. Знаю, знаю. Мистер Райен уже устраивал это в Нью-Йорке. Но это по приказу, так надо. Мы просто должны убедиться, что не берем человека, который не в состоянии пробежать полмили с оружием.
Медкомиссию я проходил у врача родезийской армии, который смахивал на армянина из тех, что в старые времена делали подпольные аборты на кухонном столе. Они явно не смогли заполучить в армию хорошего специалиста из белых. Нет, он был действительно врачом, но не в моих глазах. Сними с него белый докторский халат, обсыпанный пеплом от сигарет, и отними стетоскоп получился бы самодеятельный татуировщик откуда-нибудь с Першинг-сквер в Лос-Анджелесе.
Говорил он на родезийско-английском языке, который не вязался с его смуглым лицом. Он прослушал легкие и сердце, потом, конечно, ухватился за мошонку и велел мне покашлять. Я покашлял, и он отметил у себя в карточке, что я в порядке по этому разделу. Давление было сносное, выглядел я нормально.
Вопросы у него были, как из школьного учебника.
— Как вы относитесь к неграм, мистер Рэйни? — был один из них.
Я ему прямо ответил, что среди моих лучших друзей нет негров (надо было бы, впрочем, добавить, что у моих друзей нет ни расы, ни убеждений).
— Любите ли вы общество, мистер Рэйни? — был другой вопрос.
