— Аплетон в первую очередь заботится о себе, — вмешался Джефферсон, — у него же своя верфь в Кале. Не торопитесь, Джон, не бросайтесь сломя голову в эту авантюру. Корабль стоит дорого, а великодушие компании Ллойда, особенно в отношении американских шкиперов, еще требуется доказать. По этому поводу…
Он не успел договорить, в комнату вошли новые гости. За наглым слугой и толстой дамой с крошечным зонтиком и огромной шляпой перед удивленными американцами появился маленький старичок. В отличие от своей спутницы он был без шляпы, в руке держал зонтик, огромный, как палатка, и веселый мак-самосейку. Лицо его, напоминавшее печеное яблоко, было очень подвижным, во рту не хватало зубов, ноги могли служить ножками кресла времен Людовика XV, и При всех этих признаках глубокой старости он проявлял живость, достойную юноши.
— Ах, господа! — закричал он, задыхаясь от волнения. — Ах, какой пагубный удар, какая чудовищная вещь! Нет… только вы, борцы за свободу, только вы… поднявшие победное знамя восстания против сил… монархического гнета… только вы…
Он внезапно остановился, словно автомат, у которого кончился завод, всплеснул руками, закрыл глаза и упал в обморок. Все присутствующие бросились ему на помощь, а полная дама пронзительно закричала:
— Дорогой друг, дорогой друг! Я вам всегда говорила, что вы не должны доводить себя до такого состояния…
— Отнесите господина Латюда в библиотеку, — приказал министр слугам. — Принесите ему туда водку, сигары, пунш и кофе. Они ему пригодятся, когда он очнется…
Следом за слугами, бережно и осторожно переносившими господина Латюда, все гости перешли в библиотеку — комнату, отделанную красным деревом и заставленную шкафами с книгами в дорогих переплетах. Жиль шел последним, из всех обитателей отеля Ланжак старый Латюд был единственным человеком, вызывавшим у него неприязнь. Это была старая жертва Помпадур, он провел в заключении тридцать пять лет. Когда-то Латюд был просто цирюльником и попал в свою же собственную западню. Теперь, после освобождения, он получал хорошую пенсию и по оплошности королевской канцелярии превратился в «виконта де Латюда». Он умел играть на нервах почти так же хорошо, как и его подруга — толстуха Легро, бывшая торговка, она опекала его и была ему и дочерью, и спутницей жизни. Вот уже два года во всех салонах, где Латюд неизменно пользовался успехом, она сопровождала его, в бесконечной опере Латюда она была хором: вовремя подавала реплику, пускала слезу или грустно вздыхала.
— Я никак не пойму, — сказал Поль-Джонс, обходя вокруг стола и не торопясь на помощь Латюду, — что привлекательного находит наш министр в этом несносном болтуне. Неужели ему не надоело слушать одни и те же рассказы о заточении и побеге? Прямо не Латюд, а какой-то Терамен!.. Слава Богу, я завтра покину Францию и больше его никогда не услышу!
— Господин Джефферсон видит в нем борца за свободу. Кроме того, следует признать, что тридцать пять лет заключения дают ему право на сочувствие. Только представьте: тридцать пять раз по триста шестьдесят пять дней! Целая жизнь в четырех стенах, и каких стенах! Это может свести с ума…
— Но зато какой результат! Посмотрите на него: теперь он виконт, получает хорошую пенсию, стал почти национальным героем, пользуется успехом в салонах, не считая толстой продавщицы — она нежит его, как младенца. Во всяком случае, он плохая компания для таких молодых девушек, как дочери нашего хозяина.
— Ба! Они же в монастыре Пантемон. Вряд ли Латюд может плохо влиять на них на таком расстоянии. Я, как и вы, недолюбливаю виконта, но, может, мы слишком требовательны и ведем себя как… пуритане.
— Я пуританин?! Хоть я и шотландец, я протестую! Какой я пуританин, Воган? Да я ни одной юбки не пропущу! Кстати, что вы собираетесь делать после того, как мы покинем этот гостеприимный дом?
— Что буду делать? Пойду спать, черт возьми, и… возможно, скорее, чем собирался, если наш старый брадобрей очнется. Хотя однажды он рассказал кое-что интересное… Вот, кажется, он уже приходит в себя…
Действительно, в тот момент, когда они подошли к двери библиотеки, послышался хриплый голос старого обитателя Бастилии и Венсена.
