— Как вы поступили с мешочком, портретом и письмом?
— Я выполнил просьбу его преосвященства: сжег листок и мешочек и сохранил портрет.
Король немного подумал, потом подошел к одному из шкафчиков, стоявших у стены. Но, прежде чем открыть его, он снова повернулся к Турнемину:
— Можете ли вы дать слово дворянина, что все, вами сказанное, правда?
— Клянусь честью солдата, верой христианина, спасением моей души. Клянусь моему королю, что я ничего другого от кардинала не получал.
Благодарная улыбка осветила усталое лицо Людовика. Он открыл шкафчик и вынул из него поднос, на котором были приготовлены бутылка, стаканы, хлебцы, масло и несколько кусков пирога. У него всегда был такой маленький запас, никакому горю, никаким заботам не удавалось победить здоровый аппетит короля.
Людовик отнес поднос на небольшой столик, возле которого стояли два стула. Он сел на один из них, а на другой указал Турнемину:
— Располагайтесь, шевалье. Вы не представляете, какую радость доставили мне, доказав свою невиновность в этом грязном деле. Мы сейчас вдвоем отпразднуем ваше освобождение, а потом я распоряжусь, чтобы вас отпустили домой. Завтра, вернее, сегодня, я дам знать герцогу де Вийеру, что все обвинения с вас сняты и вы вновь возвращаетесь в королевскую гвардию. За ваше здоровье, мой друг!
Людовик наполнил оба стакана бургундским, один протянул своему гостю, другой взял сам и, прежде чем выпить, с удовольствием понюхал аромат старого вина. Клятва, данная молодым гвардейцем, прогнала из сердца короля все печали и подозрения, терзавшие его с 15 августа, когда кардинал был арестован в Зеркальной галерее Версаля. Доверчивый по природе, Людовик XVI как никто нуждался в преданных людях, но число их со смертью старого Морена сильно сократилось, вот почему обвинения, выдвинутые против молодого бретонца, так волновали его. Король не хотел верить в предательство этого верного и искреннего человека.
— Я тем более счастлив, — продолжал король, — что ваши слова подтверждают мнение господина де Верженна, высказанное им сегодня днем. Он считает, что безумие кардинала заслуживает примерного наказания, но в краже этого проклятого колье он не замешан. По его мнению, мы как можно скорей должны уладить это щекотливое дело.
— Мудрое решение. О колье уже слишком много болтают… Король один имеет право судить и выбирать наказание виновным.
— Я знаю, знаю, но королева хочет полной ясности в этом деле. Она зла на кардинала, и я ее понимаю. Раз воры осмелились прикрываться ее именем, то она хочет, чтобы и наказание было публичным и поучительным. Судить будет парламент…
Жиль подскочил на месте.
— Парламент, сир? Обе палаты?
Людовик кивнул:
— Увы, это так. Для такого исключительного судебного процесса они объединились.
— Парламент — хозяин Парижа… Парламент — враг Версаля и…
— Однако я полагаю, что у них хватит честности судить непредвзято в необычном деле, где общее право вплотную подошло к оскорблению королевского Величества. Потом этого хочет королева… и я тоже этого хочу. Конечно, значительно меньше, чем Мария-Антуанетта, но последнее слово осталось за ней. Она всегда умела настоять на своем.
Когда король, налив себе второй стакан, принялся за пирог. Жиль осмелился продолжить разговор.
— Сир, — спросил он тихо. — Если я правильно понял слова короля, я не возвращусь в Бастилию?
— Конечно, нет! Вы не можете быть наказаны за ошибку, которую не совершили.
— И все же, сир, я умоляю короля вернуть меня в тюрьму.
Людовик прервал свою так весело начавшуюся трапезу, отодвинул тарелку и с удивлением поглядел на Турнемина.
— Вы хотите вернуться в Бастилию? Вы что, рассудка лишились? И скажите на милость, зачем вам возвращаться?
— Чтобы спасти жизнь моей жены. Если король меня освобождает, во всеуслышание объявляя о моей невиновности, она умрет…
Король тяжело вздохнул.
— Что это еще за история? Расскажите! Видимо, нам суждено провести эту ночь вместе, откройте же мне свою тайну.
Турнемин повиновался. Как можно яснее он связал визит графа де Модена, имя которого этим вечером уже упоминалось, с интригой, затеянной братом короля. Но когда он сказал о своем решении умереть, чтобы не дать графу Прованскому лишить Жюдит жизни, Людовик не выдержал.
