– Я сделаю все, что смогу, Великий, но прошу тебя – не терзай свое сердце, покинь эти покои, подожди за дверью. Я сообщу тебе, если что-то изменится.
Падишах вытер слезы и вышел из опочивальни.
Он снова ходил по комнате, как зверь по клетке, ожидая известий и страшась их.
Прошел еще час, и дверь спальни открылась.
На пороге стоял лекарь.
Он ничего не сказал – но падишах понял все и без слов по его горестному и сокрушенному лицу.
Асаф-бек день за днем приходил к воротам дворца.
День за днем к нему выходил знакомый служитель. Он разводил руками и тяжело вздыхал.
– Светоч Мира никого не принимает!
– Но ты взял мои деньги, мошенник!
– Афганец, ты меня не слышишь? Я и рад бы тебе помочь, но падишах никого не принимает. Ни-ко-го! Он только что потерял свою любимую жену Мумтаз-Махал и пребывает в скорби. А деньги твои… они уже разошлись, тут уж ничего не поделаешь. Жизнь в столице такая дорогая! Здесь за все нужно платить.
Проснулась я от грохота и сразу не смогла понять, что вообще происходит и где я нахожусь. Потом я услышала стон, кряхтение и оханье. Ну, что-то слышится родное…
Я открыла глаза и села. Оказалось, что сижу я на диване, а рядом на полу ворочается что-то большое и неуклюжее. Я посмотрела на часы и ничего не увидела, потому что помещение находилось в полной темноте.
Вот именно, судя по ощущениям, проспала я довольно долго, а в комнате темно. Никакого лучика света не пробивается в окна, шторы, что ли, такие плотные?
Очень осторожно я спустила ноги с дивана и нашарила свои кроссовки. Затем осознала, что спала одетая, только курточкой прикрылась, и наконец вспомнила все.
В этой комнате не было окон, оттого так темно в любое время суток. Зато была дверь, точнее, небольшая дверца, которая с той стороны выходила в холодильник.
И где тут у них свет включается? Вроде бы возле письменного стола.
Удалось добраться до выключателя без особых приключений. Ну, подумаешь, пару раз наступила Сарычеву на ногу. Или на руку, в темноте не определила. А когда зажглась люстра разноцветного стекла, я увидела такую картину.
Сарычев сидел на полу, морщась и потирая бок. Те два кресла, на которые я пристроила его вечером, раздвинулись, одно вообще опрокинулось.
Он сощурился на люстру и посмотрел на меня с ярко выраженным страданием на лице.
– Говорил тебе, что кресло не выдержит, – вздохнул он. – Никогда ты мне не веришь…
– Ничего, это даже хорошо, что ты свалился, – хладнокровно ответила я и показала ему часы. Было без пяти семь.
– Так бы мы проспали, и нас тут обнаружили бы. И сдали полиции. Думаешь, начальник этой лаборатории поверил бы, что ты – призрак графа Шереметева?
– Ах да. – Сарычев потер лоб. – Этот чокнутый Филимонов… я про него забыл…
– Так что сейчас мы успеем собраться и уйти вовремя. Институт начинает работать с десяти, ну, самые упертые трудоголики приходят к девяти, начальство, как всегда, задерживается. Охрана утром обхода не делает, им лень.
– Ты откуда знаешь?
– А я в таком же НИИ подрабатывала лаборанткой, когда в универе училась. Все порядки их изучила.
– Ты училась в университете? – Сарычев, успевший к тому времени встать, едва не сел мимо кресла.
– А что такого? – обиделась я. – Ну, училась, два года, только потом ушла, потому что родители денег не смогли больше присылать, есть нечего стало…
На самом деле я бросила учебу, потому что было невыносимо скучно идти по папочкиным стопам, но про это рассказывать не хотелось. Сарычеву это знать не обязательно.
– Так что вполне успеем уйти!
С этими словами я поспешила в крошечный санузел, который примыкал к уютной комнатке.
Нет, хорошо устроился этот завлаб, умеет человек жить!
Душа, разумеется, не было, я кое-как помылась в раковине и почувствовала себя лучше. Да, чистого белья нет, полотенца нет, одежды на смену – нет, все осталось в машине.
Машины, кстати, тоже нет, небось, полиция отогнала ее на штрафную стоянку.
– Кофе нет, – вздохнул Сарычев, как будто подслушал мои мысли.
Действительно, был только коньяк, бутылку мы ополовинили вечером, и пиво. А также сырокопченую колбасу и сыр, даже сухарики Сарычев все съел.
