— Пожалуй, не стоит иметь с тобой дело, а? Не тот ты человек. Несерьезный.
Я испугался: неужели уйдет и я не узнаю про ее «важное дело»? А главное, такой случай упущу — не поговорю с ней. И я, хотя совсем не знал, что скажу, торопливо произнес:
— Эвка, ты погоди! Погоди малость…
— Ну, гожу. Что дальше?
Я совершенно неожиданно для себя, отчаянно выпалил:
— Я вчера кусок сосуда выкопал! Глиняного!
— Ну и что? — Эвкины губы стали медленно складываться в едкую улыбку, а в глазах запрыгали насмешливые искорки.
— Как — что?! Да ведь черепок-то старинный! Ему, может, тысячу, а может, и того больше лет! Ученые это враз определят.
И я, не дожидаясь, что ответит Эвка, еще неожиданней, уже, по-моему, совсем зря, ляпнул:
— Если найду много ценностей древних, ну черепков этих, то… Тогда можно свой музей создать. — И боясь, что Эвка сейчас рассмеется, добавил почти безнадежно: — Очень даже можно, по-моему…
У Эвки сразу пропала улыбка.
— Ой, Брыська, что ты придумал! Да это знаешь что? Знаешь?!
Она никак не могла подыскать нужного слова и только смешно шевелила губами. Потом, так и не найдя его, засмеялась и произнесла:
— В общем, Костя, ты просто молодец.
Я был ошеломлен! Во-первых, «Костя». Так Эвка меня еще ни разу не называла. Во-вторых, «молодец». Неужели я в самом деле придумал что-то стоящее? Пока размышлял да радовался, к нам подошли Игорь с Рагозиным, за ними, как привязанные, появились Клюня и Алька Карасин.
— Это кто тут молодец, сказал я усмехаясь, — весело выкрикнул Толян. — Покажите мне его побыстрей.
Это «сказал я усмехаясь» появилось у Толя на совсем недавно. Должно быть, перехватил у кого-нибудь или услышал в кино. Теперь он эту фразу сует в разговоре к месту и не к месту.
— Так это ты молодец? — удивленно вылупил глаза Толян, будто только сейчас увидел меня. Клюня подхихикнул:
— Молодец, спец, мертвец…
— Хорошо болтанул, Паха, сказал я усмехаясь, только, — Рагозин поднял указательный палец, — он пока еще не мертвец, а элементарный живой кустарь-гробокопатель. Мертвец — это потом. Интересуюсь: еще не добыл дорогие кости? Ну, чего молчишь? Ты скажи хоть, что с ними будешь делать? Вон Паха говорит, мол, холодец хочешь сварить. Верно?
Ребята смеялись, Пашка закатывался больше всех, делал вид, что ему просто невмоготу от рагозинской шутки.
Эвка брезгливо передернула плечами:
— Да бросьте вы, ребята! Тут дело серьезное… А вы все одно: зубоскалите да гогочете.
У меня сердце замерло: эх, не надо бы говорить! Зачем раньше времени шуметь? Вдруг что-нибудь не так получится или какая ошибка выйдет. Но Эвка уже выпалила:
— Костя в Желтом кургане старинный черепок выкопал! Если повезет, то и нам кое-что достанется, тогда можно будет свой музей открыть.
Однако ребята встретили новость довольно прохладно и в восторг не пришли. Один Игорь разулыбался мне.
— Брао-брао! Неужели — черепок?! Настоящий? Какой он? Мне не хотелось отвечать, но я выдавил:
— Небольшой… Будто закопченный… Наверное, от какого-то глиняного сосуда…
— Неужели от сосуда?! — ошарашенно воскликнул Игорь. — Это же находка века! Это вам не какой-нибудь наконечник от кривой стрелы! По черепку, да еще от сосуда, можно писать исторический роман… Верно, ребята?
— Еще как! — выкрикнул Рагозин. — Длинный, на два килограмма.
— Килограмма, гамма, драма! — пробарабанил Клюня и тоже захохотал.
Игорь снова обернулся ко мне.
— Ты его береги. Лучше всего запри в сейф. В сельсовете. У Ивана Саввича.
У Эвки вдруг вспыхнули щеки.
— Игорек, зачем ты так? Нехорошо ведь, нечестно. Разве Костя сделал вам что-то плохое?
Игорь понял, что малость переборщил или, как он сам выражается в таких случаях, сделал проброс.
— О чем ты? — торопливо и примирительно проговорил он. — Это просто дружеский скулеж. Ерунда… Я рад. Свой музей — это здорово.
Но Эвка, как мне показалось, не поверила Игорю. Она хотела что-то сказать, но промолчала, обернулась ко мне.
— Так, значит, завтра приходи в сельсовет. К двенадцати. Там обо всем договоримся. Нас Иван Саввич звал. Всех.
Я только и смог, что головой мотнуть: хорошо! А Эвка, немного расстроенная, не попрощавшись ни с кем, направилась к девчонкам. Они стояли неподалеку и о чем-то оживленно разговаривали, столпившись вокруг Буланки. До меня доносилось лишь одно ее восторженное блеяние: «Ой, как романти-и-ично!»
