Гейслер пописал еще немножко.
– Должно быть здесь скоро появятся и еще новые хуторяне?
На это провожатый его сказал:
– Да, уж начали появляться.
– Кто же?
– Да вот хоть бы первый, в Брейдаблике, как его называют, Бреде из Брейдаблика.
– Ну, уж этот! – презрительно фыркнул Гейслер.
– Да, да, а потом купили участки еще двое.
– Да годятся ли они на что-нибудь! – сказал Гейслер. И заметив в эту минуту, что в комнате двое ребятишек, притянул к себе маленького Сиверта и дал ему монетку. Удивительный человек этот Гейслер! Только вот, глаза у него стали побаливать, края век подернуты как будто красным инеем. Это могло быть от бессонных ночей, а еще бывает и от крепких напитков. Но не похоже, чтоб он находился в упадке; о чем попало, он вероятно все время думал о лежавшем перед ним документе, потому что вдруг схватил перо и опять написал несколько строчек.
Но вот он как будто кончил. Он обернулся к Исааку:
– Да, как я уже говорил, богачом ты от этой продажи не сделаешься. Но впоследствии может оказаться и побольше. Мы так и напишем, что впоследствии ты получишь еще. А две сотни можешь получить сейчас.
Исаак не особенно понимал, в чем дело, но двести далеров, это во всяком случае, опять-таки чудо и огромная сумма. Он соглашался получить ее только на бумаге и не собирался, разумеется, получать наличными, но пусть уж будет так, у Исаака было другое на уме, он спросил:
– А вы думаете, ее помилуют?
– Твою жену? Если б в здешнем селе был телеграф, – ответил Гейслер, – я запросил бы в Тронгеме, может, ее уже выпустили.
Исаак слышал кое-что о телеграфе, чудная штука, проволока на высоких столбах, что-то такое сверхъестественное – у него шевельнулось недоверие к словам Гейслера.
– Ну, а если король откажет?
– В таком случае я пошлю дополнительное заявление, в котором будет сказано все. И тогда твою жену непременно освободят. Можешь не сомневаться.
Затем он прочитал записанное, запродажную на участок скалы: двести далеров немедленно и в дальнейшем порядочный процент при разработке или возможном сбыте медной руды.
– Подпиши вот здесь! – сказал Гейслер.
Исаак подписал бы моментально, но писака он был плохой, всю свою жизнь резал буквы только на дереве. Ох, но тут стояла противная Олина и смотрела во все глаза, он взял перо, чертовски легонькую штучку, помусолил надлежащий конец и подписал – написал свое имя. Затем Гейслер приписал еще что-то, должно быть разъяснение к его подписи, а провожатый Гейслера расписался в качестве свидетеля.
Готово.
Но Олина все еще стояла неподвижно. Она словно окаменела на месте. Что такое происходит?
– Подавай на стол, Олина! – сказал Исаак, пожалуй, немножко громче обычного, оттого что пописал на бумаге. – Уж чем богаты, тем и рады, сказал он Гейслеру.
– Здесь вкусно пахнет мясом и похлебкой, – сказал Гейслер. – Ну, смотри, Исаак, вот деньги! – Гейслер достал бумажник, большой и толстый, вынул из него две пачки кредиток, пересчитал и положил на стол: – Пересчитай сам!
Молчание. Тишина.
– Исаак! – окликнул Гейслер.
– Да. Ну, так, так, – ответил Исаак и пробормотал в крайнем смущении.
– У меня и в расчете такого не было после всего, что вы для нас сделали…
– Здесь должно быть десять десяток, а здесь двадцать пятерок, – отрезал Гейслер. – Надеюсь, со временем тебе придется получить больше.
Наконец, Олина пришла в себя. Чудо свершилось. Она подала на стол.
На следующее утро Гейслер сходил на реку и осмотрел мельницу. Все было маленькое и сделано очень грубо, словно мельница для жителей преисподней, но крепкое и пригодное для людей. Исаак повел своего гостя немного дальше вверх по реке и показал другой порог, на котором он уже немножко поработал, здесь он собирался устроить маленькую лесопилку, если Господь даст здоровья.
– Только дело в том, что очень далеко отсюда до школы, – сказал он, – придется поместить ребятишек в селе.
Легкомысленный Гейслер не усмотрел в этом никакого неудобства:
– Как раз сейчас здесь становится все больше и больше новоселов, так что наверно будет образован школьный округ.
– Ну, это-то будет уж, когда мои ребята вырастут.
– А если даже придется поместить их у кого-нибудь в селе? Свезешь туда мальчуганов и провизии, и будешь брать их домой через три, через шесть недель, разве для тебя это что-нибудь значит!
