– Но ведь это и не так уж важно? – Для нее это оказалось довольно важно.
– Неужели вы думаете, что заяц может творить чудеса? – спросил он. – Я отвечал: – Может ли заяц творить чудеса или нет, об этом я не стану спорить с господином директором. Вопрос в том, какое влияние мог оказать вид зайца при данных обстоятельствах на женщину с заячьей губой – на жертву.
Он подумал с минуту, потом сказал: – Да, да, но наше дело здесь только принять приговоренных, мы не проверяем приговор. Согласно приговору, Ингер пробыла здесь не дольше, чем полагалось.
Тут я заговорил, о чем следовало: – В самом приговоре о заключении Ингер Селланро допущена ошибка. – Ошибка? – Во-первых, ее не следовало увозить в том состоянии, в каком она находилась. – Директор удивленно посмотрел на меня. – Ах, так, – сказал он. – Однако, ведь не нам же, в тюрьме разбирать это.
Во-вторых, – сказал я, – она не должна была целых два месяца отбывать наказание в полной мере, пока тюремное начальство не обнаружило ее состояние. – Это попало в точку, директор молчал долго: – У вас есть доверенность на ведение дела этой женщины? – спросил он. – Да, сказал я. – Как я уже говорил, мы довольны Ингер и обращаемся с нею соответственно, – заговорил директор, и опять стал высчитывать, чему они ее научили, – мы, говорит, научили ее даже читать и писать. И дочку, ее тоже пристроили у кого-то и так далее. Я разъяснил, какова обстановка в семье Ингер; двое малышей, наемная работница для ухода за ними, и так далее. – У меня есть заявление от ее мужа, – сказал я, – оно будет приложено или к заявлению о пересмотре дела или к ходатайству о помиловании. – Покажите мне это заявление, – сказал директор. – Я принесу его завтра в присутственные часы, – ответил я.
Исаак сидел и слушал, это было поразительно, какое-то приключение в чужом краю. Он не отрывал глаз от губ Гейслера.
Гейслер продолжал рассказывать: – Я пошел к себе в гостиницу и написал заявление, писал как будто от тебя и подписался Исаак Селланро. Но ты не думай, что я написал хоть слово насчет того, что они неправильно поступили в тюрьме. Даже и не намекнул. На следующий день я отнес документ. – Пожалуйста, садитесь! – сейчас же сказал директор. – Прочитал мое заявление, изредка кивая головой, и, в конце концов, сказал: – Прекрасно. Но оно не годится для пересмотра дела. – Годится вместе с дополнительным заявлением, которое у меня тоже имеется, – сказал я и опять цопал в точку. Директор поспешно ответил:
– Я обдумывал это дело со вчерашнего дня и нахожу достаточные основания для возбуждения ходатайства за Ингер.
– Которое вы, господин директор, при случае, поддержите? – спросил я.
– Я дам отзыв, хороший отзыв. Тогда я поклонился и говорю:
– В таком случае, помилование обеспечено. Благодарю вас от имени несчастного мужа и покинутой семьи.
– Я думаю, нам незачем запрашивать дополнительные сведения с места ее родины, – спросил директор, – вы ведь все знаете?
Я отлично понимал, почему все должно было происходить, так сказать, втихомолку, и ответил:
– Сведения с места только затянут дело.
– Вот тебе и вся история, Исаак. – Гейслер посмотрел на часы. – А теперь к делу! Можешь ты проводить меня на медную скалу?
Исаак был камень и чурбан, он не мог так мгновенно менять тему, и весь полный мыслей и изумления принялся расспрашивать. Он услышал, что ходатайство направлено к королю и будет рассматриваться в одном из ближайших заседаний государственного совета.
– Чудеса! – проговорил он.
Пошли на скалу, Гейслер, его провожатый и Исаак, и пробыли там несколько часов; за это короткое время Гейслер прошел по месторождению медной жилы, прихватил еще порядочный кусок камня и наметил вехами границы участка, который намеревался купить. Он был торопыга. Но отнюдь не дурак, быстрые суждения его были удивительно уверенны.
Вернувшись на хутор – опять с мешком образцов камней – он достал письменные принадлежности и сел писать. Но он занимался не только писаньем, а по временам и болтал:
– Да, Исаак, очень уж больших денег за скалу ты сейчас еще не получишь, но сотню-другую далеров я тебе дам! – Он опять принялся писать. – Напомни мне посмотреть твою мельницу перед уходом, – сказал он. Потом заметил синие и красные линии на ткацком станке и спросил: – Кто это нарисовал? – А это Елисей нарисовал лошадь и козла; за неимением бумаги он малевал своим карандашом на станке и на других деревянных вещах. Гейслер сказал: – Это совсем недурно сделано! – и дал Елисею мелкую монетку.
