, с неправдоподобно безукоризненными чертами лица, — он шел по делу к неизвестной мне даме. Когда лифтер вернулся, я сказал ему, что, с нетерпением ожидая ответа, я решил, что это он поднимается по лестнице, но оказалось, что это посыльный из отеля «Нормандия». «А, да, я знаю, кто это, — ответил он, — там только один такой и есть — парень одного со мной роста. И лицом мы с ним до того похожи, что нас можно спутать или принять его за моего братишку». А еще лифтер любил делать вид, будто он все понимает с полуслова: только начнешь отдавать ему распоряжения, а он уже: «Да, да, да, да, да, я все прекрасно понял», и этот его тон — тон смышленого и сообразительного человека — первое время вводил меня в заблуждение; но чем ближе мы узнаем людей, тем больше они напоминают металл, погружаемый в какую-нибудь вредную смесь, и мало-помалу утрачивают свои достоинства (а иногда и недостатки). Однажды, перед тем как начать разговор с лифтером, я обратил внимание на то, что он не затворил за собой дверь; я сделал ему замечание — я боялся, как бы нас не услышали; он соблаговолил исполнить мое желание и чуть-чуть притворил дверь: «Это я для вашего успокоения. На всем этаже нас только двое». Но тут по коридору прошел сперва один человек, потом другой, потом третий. Меня эта ходьба раздражала, во-первых, потому, что я опасался, как бы нас не подслушали, а главное, потому, что, насколько я мог заметить, лифтера это ничуть не удивляло — для него это было в порядке вещей: «А, это наша горничная — она за чемоданами. Не волнуйтесь — это смотритель погреба за ключами. Нет, нет, ничего, можете говорить спокойно: это мой коллега пришел дежурить». Его объяснения, зачем эти люди проходят по коридору, не уменьшили моей боязни, что нас могут услышать, и наконец, после моего строгого приказания, он пошел к двери, но не для того, чтобы плотно прикрыть ее, — это было не по силам велосипедисту, который мечтал о мотоциклете, — но лишь слегка притянуть ее к себе: «Теперь все в порядке». Порядок воцарился до того безупречный, что к нам тут же ворвалась американка и, извинившись, что попала не в тот номер, поспешила удалиться. «Привезите ко мне эту девушку, — сказал я, сперва изо всех сил хлопнув дверью (на стук прибежал еще один посыльный, вообразивший, что у меня распахнулось окно). — Запомните хорошенько: мадмуазель Альбертина Симоне. Я написал на конверте. Вы только скажите, что это от меня. Она с удовольствием приедет», — добавил я, чтобы подбодрить его и чтобы это было не так для меня унизительно. «Еще бы!» — «Да нет, что вы, далеко не всякий на ее месте поехал бы с удовольствием. Ехать сюда из Бернвиля очень неудобно». — «Я понимаю!» — «Скажите ей, чтобы она поехала с вами». — «Да, да, да, да, я все отлично понял», — ответил он с видом сметливого и догадливого человека, а между тем вид его давно уже не внушал мне доверия, так как я убедился, что произносит лифтер эти слова почти машинально и что за внешней его деловитостью скрывается полная неопределенность и бестолковость. «В котором часу вы вернетесь?» — «Да я недолго, — ответил лифтер, злоупотреблявший эллипсисом. — Это мне ничего не стоит. Как раз на днях нам запретили отлучаться: в отдельном кабинете был заказан завтрак на двадцать персон. А у меня как раз должен был быть перерыв. Вот я нынче вечером и отгуляю. Я туда на велосипеде съезжу. Так будет скорей». Он пришел через час и сказал: «Вы, наверно, заждались, а барышня-то со мной приехала. Она внизу». — «Благодарю вас! Консьерж не будет на меня сердиться?» — «Господин Поль? А почем он знает, куда это я? Никто ничего не скажет». В другой раз я отправил его с наставлением: «Привезите ее немедленно», а он, вернувшись, доложил мне с улыбкой: «Вы же знаете, что я ее не нашел. Ее там нет. А мне нельзя было задерживаться — я боялся, что и со мной обойдутся, как с моим коллегой: ему пришлось выступить из гостиницы», иногда речь шла о том, чтобы поступить куда-нибудь на место, лифтер употреблял старинный оборот: «вступить в должность»; так, например, он говорил: «Я был бы не прочь вступить в должность на почту», поэтому, имея в виду увольнение, он для соответствия или чтобы мягче выразиться — а вдруг когда-нибудь придется сообщать о том, что прогнали его, — или — если он рассказывал о ком-то другом — чтобы выразиться поделикатнее и поядовитее, говорил: «Я слышал, что ему пришлось выступить». Улыбался он не от злорадства, а от робости. Он надеялся, что шутливый тон уменьшит его провинность. А когда он говорил: «
