С правой стороны в окна почти уже не было видно море. А в окна слева смотрела долина, покрытая снегом лунного света. Время от времени слышались голоса Мореля и Котара: «Козыри у вас есть?» — «Yes». — «Неважнец у вас дела», — ответил на вопрос Мореля маркиз де Говожо — он видел, что у доктора полны руки козырей. «Вот бубновая дама, — сказал доктор. — Вам известно, что она козырная? Хлоп, цоп! А псов тут нет». Маркиз де Говожо признался, что не может взять в толк, почему доктор ни с того ни с сего заговорил о собаках. «Мне послышалось, вы сказали: «Это не выжлец». — «Я сказал: «неважнец»!» Доктор подмигнул в знак того, как остроумно он скаламбурил. «Погодите, — показывая на своего противника, сказал он, — вот я сейчас разобью его, как под Трафальгаром307». Должно быть, доктор действительно сделал удачный ход, потому что от радости он, смеясь, начал томно поводить плечами, а это в семье — в «роду» — Котаров являлось признаком почти животного наслаждения. У предшествовавшего поколения этот жест сопровождался другим: тереть себе руки, как будто их моя. Котар одно время делал и то и другое движение, но в один прекрасный день тереть руки перестал, причем так и осталось неизвестным, под чьим воздействием — супруги или же начальства. Даже играя в домино, доктор, когда он заставлял партнера «пошевелить мозгами» и воспользоваться двойной шестеркой, — а от этого он получал величайшее удовольствие — только поводил плечами. Когда же — что бывало с ним чрезвычайно редко — он на несколько дней уезжал к себе на родину и встречался с кем-нибудь из своих двоюродных братьев, который все еще тер себе руки, то по возвращении рассказывал г-же Котар: «Бедняга Рене очень уж провинциален». «У вас эта штуковинка есть? — спросил он Мореля. — Нет? Тогда я хожу старым Давидом». — «Стало быть, у вас пять, вы выиграли!» — «Si, signor…»308 — «Блестящая победа, доктор», — сказал маркиз. «Пиррова победа, — сказал Котар и, повернувшись к маркизу, посмотрел на него поверх пенсне: ему хотелось удостовериться, какое впечатление произвела его острота. — Если у нас есть еще время, вы можете отыграться, — сказал он Морелю. — Тасовать мне… Ах нет! Вон экипажи, придется отложить до пятницы, и тогда я покажу вам фокус, который не так-то легко раскумекать». Вердюрены вышли проводить нас. Чтобы быть уверенной, что Саньет завтра приедет, Покровительница старалась быть с ним особенно ласковой. «Вы, мой милый мальчик, должно быть, без пальто, — сказал мне Вердюрен: его преклонный возраст давал ему право на отеческое обращение со мной. — А погода, видимо, изменилась». Слова Вердюрена так меня обрадовали, словно тайная жизнь, возникновение в природе тех или иных изменений предвозвещали другие перемены — перемены в моей жизни — и открывали для меня новые возможности. Стоило отъезжавшим отворить калитку в парк — и уже чувствовалось, что «на сцене» теперь иная погода; в ельнике (где когда-то маркиза де Говожо бредила Шопеном) поднимался свежий ветерок — одна из летних отрад — и чуть внятно, ласкающими слух переливами, прихотливыми струйками начинал наигрывать быстрые свои ноктюрны. Я не взял верхней одежды, но потом, когда я бывал здесь с Альбертиной, я от нее не отказывался — не столько для защиты от холода, сколько для охраны тайны нашего блаженства. Стали искать норвежского философа, но так и не нашли. Может быть, у него схватило живот? Или он боялся опоздать на поезд? Уж не прилетел ли за ним аэроплан? Уж не вознесся ли он на небо? Как бы то ни было, он исчез, словно некий дух, так, что никто и оглянуться не успел. «Напрасно вы так легко оделись, — сказал мне маркиз де Говожо, — холод собачий». — «Почему собачий?» — спросил доктор. «Берегитесь приступов удушья, — продолжал маркиз. — Моя сестра по вечерам не выходит. Кстати сказать, сейчас она чувствует себя неважно. Во всяком случае, не идите с непокрытой головой, сейчас же наденьте шляпу». — «Это удушье не от холода», — наставительно заметил Котар. «Ах вот как, вот как? — спросил маркиз де Говожо и склонил голову. — Значит, вы придерживаетесь мнения…» — «Без сомнения!» — подхватил доктор и, чтобы маркизу была видна его улыбка, взглянул на него поверх пенсне. Маркиз де Говожо засмеялся, но, убежденный в своей правоте, продолжал настаивать. «Однако, — заметил он, — после того, как моя сестра выйдет вечером, у нее каждый раз бывает приступ». — «Мне с вами спорить бессмысленно, — не понимая, что это невежливо, сказал доктор. — Притом на море я медициной не занимаюсь, разве что пригласят к больному. Сейчас у меня отдых». Отдых здесь у него получился даже более полный, чем, может быть, ему хотелось. Когда маркиз де Говожо, садясь с ним в один экипаж, сказал: «Нам повезло: близко от нас (не на вашем берегу залива, а на другом, но залив в этом месте очень узкий) живет еще одна знаменитость: доктор дю Бульбон
