На Аляске и Алеутских островах Головнин проводил ревизию Российско-Американской компании. Он выявил в деятельности ее агентов казнокрадство, притеснения коренных жителей, обсчеты русских промышленников. Казалось, великое и отважное дело, начатое Григорием Шелиховым — заселение и освоение дикой Аляски, — эти мелочные дельцы, любители легкой наживы, готовились погубить.
Не в морском министерстве, не у государственных сановников — здесь, в доме у Синего моста, Головнин встретил глубокое сочувствие своему возмущению и понимание всей важности для России ее заокеанских земель.
Особенно возмущали Василия Михайловича наглые вылазки американских пиратов, браконьеров, контрабандистов, которые пытались разорить и вытеснить русских промышленников с Аляски. Когда он читал декабристам свои дневники, Рылеев то взволнованно схватывался с места, то яростно стискивал кулаки.
— «Право обладания России сим краем, — читал Головнин в напряженной тишине, — основано на началах, принятых за истинные и справедливые всеми просвещенными народами, а именно: по праву первого открытия и по праву, еще того важнейшему, первого занятия. Вся Европа ведает и признает, что северо-западный берег Америки, от широты 51° к северу, открыт нашими мореплавателями Берингом и Чириковым. Русские первые из просвещенных народов подробно изведали здешний край и основали в нем свои промыслы…
Но к удивлению моему, как в нынешнем, так и в прежнем моем путешествии я видел совсем другое. Граждане соединенных областей Северной Америки ежегодно посылают туда по нескольку судов, число коих иногда простирается до двадцати, для торговли с жителями в пределах России…
Это еще не все. От сей, можно сказать, хищнической торговли происходит другое, гораздо важнейшее зло: суда снабжают жителей порохом, ружьями и даже начали доставлять им пушки явно с намерением употреблять сии орудия против россиян, из коих весьма многие пали от действия оных, и я смело могу утверждать, что самая большая часть русских промышленников, погибших от руки диких американцев, умерщвлены порохом и пулями, доставленными к ним просвещенными американцами. Я не понимаю, каким образом согласить такую явную вражду сих республиканцев с правами народными…»
— Послать бы несколько военных судов на Аляску, и эти американские торгаши быстро убрались бы из наших гаваней, — сказал Рылеев.
— Кто же пошлет-то? — с горечью отозвался Трубецкой. — Маркиз де Траверсе?.. Или царь? Да он скорей на крепостных крестьян направит пушки, нежели на иноземцев. Аляска — далеко, а он и Петербурга-то опасается.
— Да и какие корабли послать? — в раздумье спрашивал Головнин. — Все эти названые гости при дворе довели флот наш, до страшного состояния. Тут не просить государя — кричать, драться хочется: посмотрите, в каком положении сегодня флот российский — славное детище Петра! Разграбили его сановники-корыстолюбцы, до бедственного, позорного состояния довели…
Рылеев спросил неожиданно строго:
— Вы жалуетесь нам, Василий Михайлович?.. Мы-то отлично знаем, кто является виновником всех бед России. Во дворце сидит он, супостат, окруженный льстецами и ябедами. Громче говорить следует, Василий Михайлович, так, чтобы вся Россия услышала!
— Я знаю, — сказал Головнин, — что громче печатного слова никто не скажет… Потому и приготовил «Записку о состоянии Российского флота в 1824 году». Выдаю ее за сочинение некоего мичмана Мореходова. Вы понимаете, только дознаются об авторе — сразу в Сибирь. Но где напечатать мне эту «Записку»? Какой издатель согласится пойти на риск?
Он разгладил перед собой аккуратно сложенные листы бумаги; декабристы теснее сдвинулись вокруг… Голос Головнина звенел, и лицо было бледно от гнева:
— «Если бы хитрое и вероломное начальство, пользуясь невниманием к благу отечества и слабостью правительства, хотело, по внушениям и домогательству внешних врагов России, для собственной своей корысти довести разными путями и средствами флот наш до возможного ничтожества, то и тогда не могло бы оно поставить его в положение презрительное и более бессильное, в каком он ныне находится…»
