— Когда я с вами, — сказал Головнин, — я верю вам, вашей внутренней силе, энтузиазму…
Рылеев тихо засмеялся:
— Но ведь вы сказали, что вы с нами!
14 декабря 1825 года на Сенатской площади в рядах восставших полков были и моряки — офицеры и матросы гвардейского экипажа. Сменивший Александра Николай I приказал стрелять по восставшим картечью. Он испугался до смерти: к войскам декабристов уже присоединялась городская беднота, уже летели в царя и его свиту дреколья и камни…
Залпы картечи очистили Сенатскую площадь; забрызганный кровью декабристов, Николай I взобрался на престол.
В то хмурое утро 14 декабря Головнина не видели в правительственных войсках. Не было его и в рядах восставших.
Но декабристы находились не только на Сенатской площади, не только в казармах лейб-гвардии московского полка, лейб-гренадерского полка и на Екатерингофском проспекте, в казармах гвардейского экипажа. Они были и в других районах Петербурга, и в Кронштадте…
Не случайно жандармы появились в доме Головнина. Они учинили обыск, рылись в бумагах мичмана Феопемта Лутковского — друга декабриста Дмитрия Завалишина. Они сорвали со стены портрет Завалишина и унесли с собой.
Головнин молча наблюдал эту картину полицейской доблести и усердия, и вспомнились ему в тот день простые слова матроса: «Двухэтажный дом… Только наверху — собаки, а внизу — люди».
Мичман Лутковский, брат Евдокии Степановны, жены Головнина, бывалый моряк, дважды участвовавший в плаваниях вокруг света, был выслан на Черное море. При Головнине он состоял «для особых поручений». С авторитетом генерал-интенданта, впрочем, не посчитались. Служба на Черном море в то время называлась «морской Сибирью»… Участники декабрьского восстания, моряки-гвардейцы, были казнены гражданской казнью на фрегате «Князь Владимир», многие прогнаны сквозь строй и сосланы в Сибирь…
Где же находился Василий Головнин 14 декабря 1825 года, какие задания декабристов он выполнял?
Ответ на этот вопрос, возможно, еще таится в горах архивных документов, и пытливый историк когда-нибудь раскроет сохраненный знаменитым моряком секрет. Не могло быть, чтобы Головнин остался в стороне от славного дела, в котором участвовал гвардейский морской экипаж. Декабрист Дмитрий Завалишин в своих записках сообщил, что Головнин был одним из «членов тайного общества, готовых на самые решительные меры».
Сочинение мичмана Мореходова, его «Записка о состоянии Российского флота в 1824 году», изданная морской типографией в Петербурге только в 1861 году, через много лет после смерти ее автора, показывает благородную прямоту и ненависть Головнина к свирепому реакционному режиму.
Генерал-интендант российского флота, а позже вице-адмирал, Головнин перестраивал старый и строил новый флот. Это была непрерывная, трудная борьба против бесчестных иноземных пролаз, придворных шаркунов, тупых сановников и казнокрадов.
За время, в течение которого он возглавлял интендантство флота, на Балтике и в Архангельске было построено 26 линейных кораблей, 21 фрегат, 10 пароходов и 147 легких судов… Русский флот снова стал могучим и грозным. Он назывался императорским флотом…
Император не мог в то время прочитать «Записки декабриста» Д. И. Завалишина. Эти записки увидели свет лишь в 1906 году… Завалишин писал: «…По показаниям Лунина, это именно Головнин предлагал пожертвовать собой, чтобы потопить или взорвать на воздух государя и его свиту при посещении какого-либо корабля».
Лунин был видным декабристом, и нет оснований не верить ему, как нет оснований не верить и Завалишину, другу Головнина. Их «…сблизило, — писал Завалишин, — общее негодование против вопиющих злоупотреблений. Мы сделались друзьями, насколько допускало огромное различие лет».
Не два — три плена пережил Василий Головнин и не покорился. Из Южной Африки, от, англичан, которые «не забывают друзей», ушел он под жерлами батарей; злобные самураи не удержали его в темнице, а здесь, в России, ценою жизни готовился он уничтожить главного тюремщика родины — царя.
Не для него — для родного народа строил Василий Головнин флот, уходил в кругосветные плавания, вел неутомимые исследования, совершал открытия, трудился над своими воспоминаниями и дневниками.
